Выбрать главу

Алкивиад приблизился к трём македонянам, положил им руки на плечи и заверил, что у него нет дурных намерений. Он спросил у них имя и род того офицера, что сорвался со скалы.

   — Подготовьте донесение, — приказал Алкивиад.

И продиктовал текст приказа о вынесении благодарности за героизм. Всё совершенное им в ту ночь он приписал капитану. Он расписал мужество этого офицера, проявленное перед лицом страшной опасности. Не думая о себе, македонянин вышел в море во время шторма, поднялся по гладкой отвесной скале, окружил и разгромил врага. Своими действиями он сохранил корабли и людей своей команды, что находились внизу, на прибрежной полосе. И на самом пике его триумфа, когда его меч сразил вражеского командира, жестокая судьба настигла его и он упал со скалы.

   — Слава о его подвиге, — заключил Алкивиад, — будет жить в веках.

Далее он объявил, что это донесение будет отослано отцу капитана, а после нашего возвращения будет представлено им лично Пахету и македонским военачальникам; после чего обратился к нам:

   — Кто из вас, братья, подпишется под моим именем на этом донесении?

Нечего и говорить, что согласились все.

Наш отряд влился в войска под командованием Пахета и более месяца принимал участие в сражениях. И всё это время девятнадцатилетний Алкивиад признавался нами за старшего, хотя официально никто не назначал его командиром. В конце концов его всё-таки сделали капитаном. Когда мы наконец достигли Потидеи, нашего первоначального пункта назначения, и соединились с войсками, занятыми осадой, то наш отряд был расформирован так же беспечно, как некогда сложился, а Алкивиад, ничем не награждённый и ни в чём не обвинённый, был отправлен в свою часть.

Несколько сезонов подряд я и мой брат служили бок о бок с несколькими молодыми людьми, присутствовавшими в тот час у обрыва. Мы имели возможность общаться на любую тему; однако ни разу ни один из нас не упомянул о случившемся и ни намёком не подтвердил реальность этого происшествия.

Глава V

ЗАМЕНИМЫЙ ЧЕЛОВЕК

Два человека доказали при осаде Потидеи свою незаменимость: Алкивиад и мой брат. Своим поведением в бою и на военных советах первый ясно доказал, что он —

Всех превзошёл в геройстве, неистовый воин, Что не имеет соперника, равного в битве себе.

Повсюду его признавали самым блестящим, самым отчаянным, обладавшим несомненным полководческим гением. В Афинах сфера его деятельности была ограничена обычными интересами молодости — спортом и любовными приключениями. Война всё перевернула, предоставив ему дело, соразмерное с его способностями. Неожиданно он оказался в своей стихии. Никто и не предполагал, что юноша, не достигший ещё и двадцати лет, может быть возвышен до верховного командования; что он не только проведёт осаду с большой решительностью и умом, но и завершит её с успехом и наименьшими потерями.

Что касается моего брата, он сделал себе имя своей опытностью среди юнцов. Как бы ни велика была армия, основная работа войны выполняется малыми подразделениями, и в каждом таком подразделении должен быть хотя бы один человек, подобный моему брату Лиону, — человек, которому неведом страх, который, несмотря на все трудности войны, каждое утро просыпается радостный, готовый со смехом снять груз с чужих плеч, взяться за любое задание, каким бы посредственным и скромным оно ни было. Подразделение, где нет такого человека, никогда не добьётся успеха. Имея же такого Лиона, оно, конечно, может когда-нибудь потерпеть поражение, но никогда не будет сломлено.

Письма нашего отца настигли нас в Потидее. Нас с Лионом вызвали в палатку офицера, чьё имя я не могу вспомнить. Он громко зачитал два заявления нашего отца. Там подтверждалось, что возраст моего брата — шестнадцать лет и три месяца; отец просил немедленно отчислить его и обещал заплатить все штрафы и оплатить его проезд.

— Что ты на это скажешь? — строго осведомился капитан.

Лион выпрямился во весь свой немаленький рост и поклялся водами Стикса, что ему не только двадцать — уже двадцать три! Наш отец, заявил он, желает лучшего, но после опустошения наших земель у него совершенно расстроены нервы, и он боится потерять своих сыновей — что и понятно. Отсюда его обращение, представленное с такой трогательной и правдоподобной убедительностью.