На рассвете третьего дня Эвника разбудила меня в нашем бивуаке на берегу реки Алфей.
— Вставай, соня! Постарайся выглядеть прилично.
На берегу стоял Лион. Я не видел его со времён Мантинеи. Прошло уже два лета. Я не ответил ни на одно из его писем, которые носил в своём мешке.
Он был нарядный, приглаженный — преуспевающий мирный человек. Я с удовольствием обнял его. Мой брат больше не был безрассудным пареньком, что сбежал из дома в Потидею. Нет, то был столп общества тридцати лет от роду, его детям уже пошёл второй десяток. Он стал хозяином отцовского поместья. Он направлялся в город и отругал меня за то, что я до сих пор остаюсь в солдатах.
— Хорошие деньги платят, — защищался я.
— Тогда угости меня обедом.
Мы рассмеялись.
— Ведь у тебя за душой нет ни обола, так?
Он сообщил, что тётя Дафна заболела. Знаю ли я, что я до сих пор для неё золотой мальчик?
— Она беспокоится о тебе, брат. Я тоже.
Он хотел, чтобы я вместе с ним вернулся домой и работал на земле. Он разделит всё имущество между нами поровну.
— Хозяйство большое, мне одному не справиться, Поммо. Но вместе мы добьёмся, чтобы оно приносило доход.
Мы провели с ним весь день. До последнего мгновения ни один из нас не мог заговорить о том, что переполняло наши сердца.
— Ты похоронил их?
Я имел в виду останки моей жены и ребёнка, отца и Мери. Они должны были лежать в Ахарнах.
— Ты старший, Поммо. Ты знаешь, что сделать это должен ты.
При этих словах улетучилась вся моя радость от Игр. Я должен вернуться домой. На следующий день я собрал вещи, чтобы уехать. Это вызвало у Эвники яростный протест. Она кричала, что всегда знала: настанет день, я стану господином и брошу её. Ненавижу такие сцены с женщинами. Мешок был уже у меня за плечами, когда в нашем лагере появился тяжеловооружённый всадник-спартанец. Он искал меня. Это был человек Эндия, звали его Длинная Рука — он хорошо бросал топор. Ему было поручено передать мне приглашение от Эндия на ужин. Приглашение касалось также моих товарищей по палатке и наших женщин.
Ужин проходил не в олимпийском павильоне, а в личном поместье Эндия, в Гарпине, недалеко от города Олимпия. Длинная Рука прибыл за нами, и мы уехали вместе с ним. Мне было тогда тридцать четыре, Эндию — сорок пять. Ещё в детстве моё положение было настолько ниже его, что даже теперь я невольно обращался к нему как к господину и старался стоять слева от него в знак уважения.
— Расслабься, Поммо. Теперь мы можем быть товарищами.
Всадник был вежлив с нашими женщинами и даже обворожителен. Он позволил им сидеть за столом вместе с собой и своими гостями — фамильярность, неслыханная в Лакедемоне.
— А это правда, — не сдержала Эвника свой бесстыжий язык, — что спартанские женщины появляются на праздниках голыми?
— Мы называем их не голыми, а приносящими радость, — ответил наш хозяин.
— А если они жирные?
— Поэтому они и не жиреют.
Эвника проглотила этот ответ как ни в чём не бывало.
— И что, спартанские женщины действительно самые красивые в Греции?
— Так утверждает Гомер, — ответил Эндий, напоминая о дочерях Тиндарея — Елене и Клитемнестре, а также об их кузине Пенелопе, которую Одиссей увёз на Итаку.
К концу трапезы появился ещё один спартиат. Это был Лисандр. После Мантинеи он вырос в звании и служил уже не в кавалерии, а в тяжёлой пехоте. Он уселся рядом с Эндием. Когда был пропет благодарственный гимн и в трапезе наступил перерыв, эти двое приблизились ко мне и Теламону с просьбой задержаться. Было уже поздно, но светила луна. Не согласимся ли мы сопровождать их за город — подышать воздухом? Для нас привели лошадей. Оруженосцы поедут впереди с факелами.
Что бы это могло быть? В разговоре за обедом избегали упоминать имя Алкивиада. Никто ни разу не произнёс его. Сам Эндий обмолвился о своём друге лишь парой слов в ответ на замечание Теламона о том, что самый великолепный из павильонов, воздвигнутых в честь победителя, был в Аргосе, который со времён Мантинеи во второй раз установил у себя демократию. Среди влиятельных граждан Аргоса Алкивиад имел десятки союзников и друзей. Мог ли он использовать это в своих политических целях?