Город Наксос перешёл на сторону Алкивиада сразу, Катана слегка поупиралась. Мессену достаточно было слегка подтолкнуть. Алкивиад взял с собой депутацию на четырёх кораблях в Камарину — дорический город, который когда-то, в прошлом, уже был союзником Афин. Наши агенты уверяли, что она уже созрела и готова упасть нам в руки. Однако город наглухо закрыл ворота, не позволив нам даже высадиться. Алкивиад приказал своей маленькой флотилии возвращаться в Катану. Когда корабли прибыли туда, государственная галера «Саламиния» уже ожидала нас с приказом снять с Алкивиада командование.
Я находился рядом с Алкивиадом, когда к нам приблизился капитан «Саламинии» в сопровождении двух судебных исполнителей Народного собрания. Оба они были из Скамбониды, родного округа Алкивиада. Они были знакомы. Их нарочно подобрали так, чтобы не спровоцировать Алкивиада на демонстративное неповиновение. Все — без оружия. Офицеры представили документы и повелели Алкивиаду вернуться в Афины, чтобы предстать перед судом по обвинению в нечестивых действиях, профанации мистерий и измене. Все они выражали своё искреннее сожаление по поводу такого поручения. Если Алкивиад пожелает, он может не переходить на «Саламинию» в качестве задержанного, а следовать за флагманом на своём корабле. Однако не позднее завтрашнего утра он обязан уже подняться на борт.
В ту ночь все говорили только о перспективе внезапного удара. Никий и Ламах вызвали к себе моряков, среди которых были и мы с братом. Нас было по восемь человек на судно. Мы ходили вооружёнными по прибрежной полосе.
Годы спустя я служил на «Каллиопе» с молодым Периклом. Помощник Алкивиада Антиох был его руководителем, учил его морскому делу. Перикл потом рассказывал, что Антиох сказал ему следующее. Предвидя его отзыв в суд, Алкивиад в течение нескольких месяцев налаживал дома связи — через почту и союзников. Его цель была изменить формулировку обвинения. Он был крайне озабочен тем, чтобы с него сняли обвинение в профанации мистерий — единственное, которого он действительно боялся, поскольку оно вызывало яростную неприязнь народа. Как подтвердили письма, полученные два дня назад, эта цель достигнута. Против остальных обвинений Алкивиад мог устоять, лично защищая себя перед Народным собранием. Он был уверен в успехе. Теперь, на берегу возле Катаны, судебные исполнители сообщили ему — очевидно, не представляя себе последствий, — что обвинение в профанации остаётся в силе. Алкивиад был обманут. Слишком поздно парировать удар.
Из советников Алкивиада Мантитей, Антиох и его кузен, которого тоже звали Алкивиадом, неистово ратовали за переворот. Они подстрекали Алкивиада захватить командование экспедицией — здесь и сейчас, арестовав или убив, если понадобится, всех, кто откажется встать на его сторону. На этом радикалы не успокоились. Они предложили сейчас же отказаться от сицилийской кампании и всем флотом плыть обратно в Афины. Пусть Алкивиад при поддержке армии объявит себя хозяином государства. Эвриптолем и Адимант возражали, и Алкивиад присоединился к ним.
— Я хочу Афины не в качестве любовницы, — заявил он, — а в качестве жены.
Над этим замечанием многие посмеялись, сочтя его легкомысленным, поспешным и неискренним. Утверждали, будто Алкивиад согласился с постановлением судебных исполнителей только потому, что верил: в Афинах у него достаточно сторонников, а его агенты уже подкупили власти достаточно, чтобы его оправдали. Я не верю этому. Думаю, он имел в виду именно то, что сказал. Я утверждаю это не в защиту Алкивиада, не потому, что хочу подчеркнуть его благородство или честность (а он был и честен, и благороден). Подумай: такое утверждение говорит о самонадеянности — предельной и поразительной.
Вот как, по моему мнению, он рассуждал. В его глазах Афины были не народом, которому надо служить, а супругой, которую следует завоевать. Получить Афины как-то иначе, не по доброй воле значило бы опозорить город и себя. Он жаждал не любви или власти. Он желал, чтобы его власть была основана на любви.
В то время я ничего этого не понимал. Полагаю, обо всём этом думал Алкивиад. Я смотрел на него — его лицо не выражало ни гнева, ни мстительности, хотя впоследствии он действовал и гневно, и мстительно и проявил эти качества в избытке. Я видел лишь печаль. В этот миг он стоял, отрешённый от самого себя и от собственной судьбы, как человек на пике опасности. Он словно бы воспарил над полем битвы и увидел его целиком. Как мастерский игрок, Алкивиад видел на четыре-пять ходов вперёд, и все они сулили несчастье, но он никак не мог найти такого хода, при помощи которого он сам или его город могли избежать конца.