В течение трёх дней эскадра то опережала штормовой ветер, то попадала в самый центр бури. Местные называют такой ветер «умеренным»; мне же он представлялся вылетающим из недр ада. К концу третьего дня разразился страшный шторм. Флагман Пахета просигналил всем кораблям направиться к берегу, невзирая на поджидающего нас неприятеля.
Ты знаешь мыс Кузнечные Мехи, Ясон? Тот, кто хоть раз слышал этот шум, никогда больше его не забудет. Более быстроходные корабли достигли берега с подветренной стороны, а неуклюжие посудины вроде нашей были выброшены на берег. Единственным подходящим местом для высадки была прибрежная полоса, покрытая гравием и огороженная с трёх сторон двухсотфутовыми скалами. Фарватер был защищён каменными выступами, о которые разбивался грохочущий прибой. После упорной, почти титанической борьбы остаткам нашего флота, шести кораблям, удалось высадиться на эту полосу. Она называется Паровые Котлы. Ужасающе быстро наступила темнота. Отмель такая узкая, что носы кораблей упёрлись прямо в скалы. Волны выше человеческого роста с громом разбивались об их ахтерштевни, стремясь унести их обратно в море.
Враги постарались сделать это место ещё более «гостеприимным». С обрыва, слишком отвесного, чтобы можно было забраться наверх, они принялись бросать вниз булыжники, вызывая настоящий камнепад. Два корабля из шести сразу получили пробоины. Молодых людей не удавалось заставить подчиниться приказу сохранить оставшиеся корабли. Мы попрятались в расщелинах у подножия скал, промокшие, объятые ужасом.
Команда была ошеломлена. Пахет и афинские командиры были смыты с мыса. Понадобилась вечность, чтобы отыскать старшего офицера — оказалось, капитана македонской пехоты. В отчаянии он укрылся в пещере у основания скалы, и никакие силы не могли извлечь его оттуда.
Булыжники летели на узкую полосу пляжа, как град. Если пробоины получат все корабли — нам конец. Враг закидает нас сверху камнями и стрелами. Рядом с «Гигеей» боком к ветру и волнам встал транспорт с лошадьми. Несколько животных тонули в волнах прибоя. Две лошади, которым удалось выбраться на берег, попали под камнепад, и им перебило хребты. Сердца новобранцев разрывались при звуке их ржания. Корабль швыряло на отливных волнах. Его удерживали только носовыми и кормовыми линями, на каждом — по двадцать человек, обезумевших от страха, по грудь в водовороте.
Алкивиад и его двоюродный брат Эвриптолем бросились им на помощь. Я нашёл своего брата Лиона, и мы присоединились к ним. После неимоверных усилий транспорт был наконец вытащен на берег. Без единого слова мы признали Алкивиад а нашим командиром. Он отошёл в поисках старшего офицера, чтобы доложиться, и приказал остальным следовать за ним, как только все лошади будут на берегу в безопасности.
Штормовые волны рушились на берег, сверху сыпались булыжники; не переставая гремел гром. Мой брат и я достигли края прибрежной полосы и принялись искать командира. Впереди мы увидели Алкивиада — тот что-то говорил македонскому капитану. Вдруг этот офицер ударил его жезлом. Мы бросились к ним. Даже среди оглушительной какофонии шторма мы поняли, о чём шёл спор: Алкивиад требовал чётких указаний, а капитан не мог их дать. И вот он набросился на юношу, который был младше его лет на двадцать и чью семью он знал так же хорошо, как все мы.
— Твоего родственника Перикла здесь нет, юнец, и ты не смеешь распоряжаться от его имени!
— Я говорю от своего имени и от имени тех, кто погибнет, если ты ничего не предпримешь! — возразил Алкивиад. Он показал в сторону кораблей и града камней, который продолжал барабанить сверху. — Действуй, или, клянусь Гераклом, действовать буду я!
Целыми остались только два корабля. Алкивиад направился к ним. Македонянин кричал ему вслед, приказывая остановиться. Юноша не демонстрировал открытого неповиновения — он просто продолжал идти, словно не слышал. А мы с моим братом и ещё два десятка молодых людей последовали за Алкивиадом, словно накрепко привязанные к нему. У края волнорезов он отдал приказ. Не было слышно ни слова, но мы похватали вёсла и снова ринулись в эту ужасную стихию, по двадцать гребцов на каждом борту. Мы даже не установили рулевого весла. В такой обстановке оно было бесполезно.
Как кораблям удалось отчалить и остаться целыми — не знаю. Что сохранило нас, помимо милосердия небес? Только энтузиазм да ещё вода в качестве балласта, о котором мы не позаботились. Из четырёх гребков эффективны оказывались только два. Гонимые ветром, волны гулко ударяли в корпус, как тараны, а валы в два раза длиннее кораблей гнали их, как понёсших лошадей. Когда корабль нырял носом под подошву волны, вода каскадом лилась в трюмы. При взлёте на гребень ветер ударял по оголённому килю, ставя корабль почти вертикально, как опору для виноградной лозы. Работая вёслами, мы стояли на банках.