Тускло светится луна
В сумраке тумана —
Молчалива и грустна
Милая Светлана.
«Что, подруженька, с тобой?
Вымолви словечко;
Слушай песни круговой;
Вынь себе колечко».
Кроме того начато:
La sotto.
Это — первые слова эпиграфа к шестой главе, который, следовательно, первоначально предназначался для пятой.
В строфе ⅩⅩⅡ стихи 5‑й — 12‑й в рукописи читаются:
Извольте видеть: книга эта,
Конечно, ей дороже света,
И всякий день находит в ней
Она хороших тьму вещей;
Нет, ни один [поэт] от века
Ни даже Дамских Мод Журнал
Татьяны так не занимал.
То был, друзья, Мартын Задека —
Строфа ⅩⅩⅩ первоначально кончалась:
Она приветствий двух друзей
Не слышит — слёзы из очей
Готовы хлынуть — вдруг упала
Бедняжка в обморок — тотчас
Её выносят суетясь.
Толпа гостей залепетала.
Все на Евгения глядят,
Как бы во всём его винят.
Строфы ⅩⅩⅩⅦ и ⅩⅩⅩⅧ Пушкин печатал в первом издании:
ⅩⅩⅩⅦ
В пирах готов я непослушно
С твоим бороться божеством;
Но, признаюсь великодушно,
Ты победил меня в другом:
Твои свирепые герои,
Твои неправильные бои,
Твоя Киприда, твой Зевес
Большой имеют перевес
Перед Онегиным холодным,
Пред сонной скукою полей,
Перед Истоминой моей,
Пред нашим воспитаньем модным;
Но Таня (присягну) милей
Елены пакостной твоей.
ⅩⅩⅩⅧ
Никто и спорить тут не станет,
Хоть за Елену Менелай
Сто лет ещё не перестанет
Казнить Фригийский бедный край,
Хоть вкруг почтенного Приама
Собранье стариков Пергама,
Её завидя, вновь решит:
Прав Менелай, и прав Парид.
Что ж до сражений, но немного
Я попрошу вас подождать:
Извольте далее читать;
Начала не судите строго;
Сраженье будет. Не солгу,
Честное слово дать могу.
Строфу ⅩⅬⅢ Пушкин печатал в первом издании, пропуская первые четыре стиха, находящиеся в чистовой рукописи:
Как гонит бич в песку манежном
По корде резвых кобылиц,
Мужчины в округе мятежном
Погнали, дёрнули девиц —
Подковы, шпоры Петушкова
(Канцеляриста отставного)
Стучат; Буянова каблук
Так и ломает пол вокруг;
Треск, топот, грохот по порядку:
Чем дальше в лес, тем больше дров;
Теперь пошло на молодцов;
Пустились, только не в присядку.
Ах, легче, легче: каблуки
Отдавят дамские носки!
Глава шестая
В рукописи (до нас не дошедшей) находились следующие строфы, пропущенные в печати:
ⅩⅤ
Да, да, ведь ревности припадки —
Болезнь, так точно как чума,
Как чёрный сплин, как лихорадки,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, призраки свои.
Помилуй бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Её терзаний роковых.
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот уж конечно без боязни
Взойдёт на пламенный костёр,
Иль шею склонит под топор.
ⅩⅥ
Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошёл, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень!
В черновиках сохранились следующие наброски, относящиеся к ⅩⅩⅩⅣ строфе:
В сраженье [смелым] быть похвально,
Но кто не смел в наш храбрый век?
Всё дерзко бьётся, лжёт нахально.
Герой, будь прежде человек.
Чувствительность бывала в моде
И в нашей северной природе.
Когда горящая картечь
Главу сорвёт у друга с плеч,
Плачь, воин, не стыдись, плачь вольно.
И Кесарь слезы проливал,
[Когда он] друга [смерть узнал],
И сам был ранен очень больно
(Не помню где, не помню как).
Он был конечно не дурак.