Строфа «Он видит Терек своенравный» имеет следующие черновые варианты:
Авось их дикою красою
Случайно тронут будет он.
И вот, конвоем окружён,
Вослед за пушкою степною
. . . . . ступил Онегин вдруг
В предверьи гор, в их мрачный круг.
*
Обвалы сыплются и блещут,
Вдоль скал прямых потоки хлещут,
Меж гор, меж двух высоких стен
Идёт ущелие; стеснён
Опасный путь; всё уже, уже.
Вверху чуть видны небеса;
Природы мрачная краса
Везде являет дикость ту же.
Хвала тебе, седой Кавказ.
Онегин тронут в первый раз.
К этому же месту относится черновая строфа:
Во время оное, былое
[В те дни ты знал меня], Кавказ.
В своё святилище глухое
Ты принимал меня не раз.
В тебя влюблён я был безумно.
Меня приветствовал ты шумно
[Могучим гласом бурь своих],
Я [слышал] рёв ручьёв твоих
И снеговых обвалов [грохот]
[И крик орлов] и песни дев
И Терека свирепый рев
И эха дальнозвучный хохот;
[И зрел] смиренный твой певец
[Казбека] царственный венец.
В строфе «Питая горьки размышленья» последние два стиха в рукописи читаются иначе, а за ними следует полная строфа, из которой Пушкин печатал только последние стихи.
И я как эти господа
Надежду мог бы знать тогда!..
*
Блажен кто стар! блажен, кто болен!
Над кем лежит судьбы рука!
Но я здоров, я молод, волен,
Чего мне ждать? — тоска! тоска!..
Простите, снежных гор вершины,
И вы, Кубанские равнины!
Он едет к берегам иным,
Он прибыл из Тамани в Крым.
В рукописи сохранились строфы, следующие за отрывками, напечатанными Пушкиным:
Итак, я жил тогда в Одессе
Средь новоизбранных друзей,
Забыв о сумрачном повесе,
Герое повести моей.
Онегин никогда со мною
Не хвастал дружбой почтовою,
А я, счастливый человек,
Не переписывался ввек
Ни с кем. Каким же изумленьем,
Судите, был я поражён,
Когда ко мне явился он
Неприглашённым привиденьем,
Как громко ахнули друзья,
И как обрадовался я!
*
Святая дружба, глас натуры!!!
Взглянув друг на друга, потом,
Как Цицероновы Авгуры,
Мы рассмеялися тишком…
……………
……………
……………
Кроме того до нас дошли три строфы из заключительной части Путешествия. Из них первая в очень черновом виде:
Недолго вместе мы бродили
По берегам Эвксинских вод:
Судьбы нас снова разлучили
[И нам назначили] поход.
Онегин, очень охлаждённый
И тем, что видел, насыщённый,
Пустился к невским берегам,
А я от милых южных дам,
От ‹жирных› устриц черноморских,
От оперы, от тёмных лож
И — слава богу — от вельмож,
Уехал в тень лесов Тригорских,
В далёкий северный уезд.
И был печален мой приезд.
*
О, где б Судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда б ни мчала
Она смиренный мой челнок;
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила,—
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей.
Нет, нет! нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей,—
Вдали, один, среди людей,
Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив,
Вас, мир и сон Тригорских нив.
*
И берег Сороти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые дороги,
И дом, где пировали мы —
Приют, сияньем Муз одетый,
Младым Языковым воспетый.
Когда из капища наук,
Являлся он в наш сельский круг —
И нимфу Сороти прославил
И огласил поля кругом
Очаровательным стихом.
Но там и я мой след оставил
И, ветру в дар, на тёмну ель
Повесил звонкую свирель.
В 1830 году Пушкин написал несколько строф главы, следующей за последней печатной. Глава эта по прежнему счету (до исключения Путешествия Онегина) являлась десятой. Рукопись её Пушкин сжёг в том же, 1830 году. От этой главы до нас дошли только отрывки (первые четверостишия) четырнадцати строф, записанные особым шифром, и черновики следующих за ними трёх строф.