Но дружбы нет и той меж нами;
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами себя;
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно.
Собою жертвовать смешно;
Иметь восторженные чувства
Простительно в 16 лет;
Кто полон ими, тот поэт
Иль хочет выказать искусство
Пред легковерною толпой.
Что ж мы такое?.. Боже мой!
*
Сноснее, впрочем, был Евгений.
Людей он просто не любил,
Но управлять кормилом мнений
Нужды большой не находил,
Не посвящал друзей в шпионы,
Хоть думал, что добро, законы,
Любовь к отечеству, права,
Одни условные слова.
Он понимал необходимость
И миг покоя своего
Не отдал бы ни для кого,
Но уважал в других решимость,
Гонимой Славы красоту,
Талант и сердца правоту.
После строфы ⅩⅤ начата была следующая:
От важных исходя предметов,
Порой касался разговор
И русских иногда поэтов;
Со вздохом и потупя взор,
Владимир слушал, как Евгений
[Венчанных наших сочинений
Немилосердно] поражал…
Вместо одной ⅩⅦ строфы в рукописи находится:
Но чаще занимали страсти
Умы пустынников моих;
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них,
Как о знакомцах изменивших,
Давно могилы сном почивших
И коих нет уж и следа.
Но вырывались иногда
Из уст его такие звуки,
Такой глубокий, чудный стон,
Что Ленскому казался он
Приметой незатихшей муки.
И точно: страсти были тут.
Скрывать их был напрасный труд.
*
Какие чувства не кипели
В его измученной груди?
Давно ль, надолго ль присмирели?
Проснутся — только погоди.
Блажен, кто ведал их волненье,
Порывы, сладость, упоенье,
И наконец от их отстал.
Блаженней тот, кто их не знал;
Кто охладил любовь разлукой,
Вражду — злословием, порой
Зевал с друзьями и с женой,
Ревнивой не тревожась мукой.
Что до меня, то мне на часть
Досталась пламенная страсть.
*
Страсть к банку! ни дары свободы,
Ни Феб, ни дамы, ни пиры,
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры;
Задумчивый, всю ночь до света
Бывал готов я в прежни лета
Допрашивать судьбы завет:
Налево ляжет ли валет?
Уж раздавался звон обеден,
Среди разорванных колод
Дремал усталый банкомёт;
А я нахмурен, бодр и бледен,
Надежды полн, закрыв глаза,
Пускал на третьего туза.
*
И я теперь, отшельник скромный,
Скупой не веруя мечте,
Уж не поставлю карты тёмной,
Заметя грозное руте.
Мелок оставил я в покое,
Ата́нде, слово роковое,
Мне не приходит на язык,
От рифмы также я отвык.
Что будешь делать? между нами —
Всем этим утомился я.
На днях попробую, друзья,
Заняться белыми стихами,
Хоть всё имеет quinze elle va
Большие на меня права.
Вместо одной строфы ⅩⅩⅠ в рукописи находится:
Чуть отрок, Ольгою пленённый,
Сердечных мук ещё не знав,
Он был свидетель умилённый
Её младенческих забав,—
В тени отеческой дубравы
Он разделял её забавы.
Тогда с улыбкой их отцы
Сулили им уже венцы.
Так в Ольге милую подругу
Владимир видеть привыкал;
Он рано без неё скучал
И часто по густому лугу,
Без милой Ольги, меж цветов
Искал её одних следов.
*
Кто ж та была, которой очи
Он без искусства привлекал,
Которой он и дни и ночи
И думы сердца посвящал? —
Меньшая дочь соседей бедных,
Вдали забав столицы вредных,
Невинной прелести полна,
В глазах родителей она
Цвела, как ландыш потаённый,
Незнаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой,
Цветок, быть может, обречённый,
Не осушив ещё росы,
Размаху гибельной косы.