Petr.[13]
После ⅩⅩⅢ в рукописи следует строфа:
Но вы, кокетки записные,
Я вас люблю, хоть это грех,
Улыбки, ласки заказные
Вы расточаете для всех.
Ко всем стремите взор приятный;
Кому слова невероятны,
Того уверит поцелуй;
Кто хочет, волен: торжествуй.
Я прежде сам бывал доволен
Единым взором ваших глаз,
Теперь лишь уважаю вас.
Но хладной опытностью болен,
И сам готов я вам помочь,
Но ем за двух и сплю всю ночь.
Вместо строфы ⅩⅩⅤ в рукописи находятся две следующие:
А вы, которые любили
Без позволения родных
И сердце нежное хранили
Для впечатлений молодых,
Тоски, надежд и неги сладкой,
Быть может, если вам украдкой
Случалось тайную печать
С письма любовного срывать
Иль робко в дерзостные руки
Заветный локон отдавать,
Иль даже молча дозволять
В минуту горькую разлуки
Дрожащий поцелуй любви,
В слезах, с волнением в крови —
*
Не осуждайте безусловно
Татьяны ветреной моей.
Не повторяйте хладнокровно
Решенья чопорных судей.
А вы, о Девы без упрёка.
Которых даже тень порока
Страшит сегодня, как змия,
Советую вам то же я.
Кто знает? — пламенной тоскою
Сгорите, может быть, и вы,
И завтра лёгкий суд молвы
Припишет модному герою
Победы новой торжество:
Любви вас ищет божество.
После строфы ⅩⅩⅥ в рукописи следуют ещё две строфы. Некоторые стихи этих отброшенных строф Пушкин перенёс в «Путешествие» Онегина.
Сокровища родного слова
(Заметят важные умы)
Для лепетания чужого
Безумно пренебрегли мы.
Мы любим Муз чужих игрушки,
Чужих наречий погремушки,
А не читаем книг своих.
Но где ж они? — давайте их.
Конечно: северные звуки
Ласкают мой привычный слух,
Их любит мой славянский дух,
Их музыкой сердечны муки
Усыплены… но дорожит
Одними звуками — пиит.
*
Но где ж мы первые познанья
И мысли первые нашли,
Где применяем испытанья,
Где узнаём судьбу земли? —
Не в переводах одичалых,
Не в сочиненьях запоздалых,
Где русский ум, да русский дух
Зады твердит и лжёт за двух.
Поэты наши переводят,
А прозы ‹нет›. Один журнал
Исполнен приторных похвал,
Тот брани плоской. Все наводят
Зевоту скуки, хоть не сон.
Хорош российский Геликон!
В письме Татьяны после стиха: «Не знала б горького мученья» следовало:
Моя смиренная семья.
Уединённые гулянья,
Да книги, верные друзья,
Вот всё, что прежде [знала] я.
После стиха: «Тоску волнуемой души» следовало:
Ты мне внушал мои моленья
И веры благодатный жар,
И грусть, и слёзы умиленья —
Не всё ли твой заветный дар?
Вместо строфы ⅩⅩⅩⅥ в рукописи находится:
Лишь только няня удалилась,
И сердце, будто пред бедой,
У бедной девушки забилось,
Вскричала: боже! что со мной!
Встаёт. На мать взглянуть не смеет,
То вся горит, то вся бледнеет,
Весь день потупя взор молчит
И чуть не плачет и дрожит…
Внук няни поздно воротился,
Соседа видел он; ему
Письмо вручил он самому.
И что ж сосед? — верхом садился
И положил письмо в карман.
Ах, чем-то кончится роман.
Вместо песни девушек «Девицы красавицы» в черновой рукописи была другая:
Песня
Вышла Дуня на дорогу,
Помолившись богу.
Дуня плачет, завывает,
Друга провожает.
Друг поехал на чужбину,
Дальную сторонку.
Ох, уж эта мне чужбина,
Горькая кручина…
На чужбине молодицы,
Красные девицы;
Осталась я, молодая,
Горькая вдовица.
Вспомяни меня младую,
Аль я приревную;
Вспомяни меня заочно,
Хоть и ненарочно.
Глава четвёртая