В моей памяти он остался краснощеким, жизнерадостным парубком, любившим привлекать к себе внимание какой-либо экстравагантностью, любившим (в подражание Есенину) изредка покуролесить… Думаю, что этими бравадами он и задел кого-либо из тех, кто мог и захотел его погубить…»
Вспоминаются вещие слова Куприна: «Искусство все перетерпит и все победит». Сила может пресечь дорогу таланту, но не уязвить его. Это та самая сила, которая в беседе с Примаковым требовала Соловков для поэтов…
Наш великий гуманист Алексей Максимович Горький заботился о советских поэтах, и особенно о молодых, совсем по-иному. Приведем выдержку из письма Горького секретарю альманаха «Земля и фабрика» С. А. Обрадовичу:
«…Но если хотите, могу дать совет: как можно больше внимания молодежи! Как можно больше бережливого и заботливого отношения к ней! Из намеченных Вами сотрудников в „молодежь“ я включаю Ар. Веселого, Казина, Н. Тихонова – как поэта и как прозаика, – А. Фадеева, – отлично талантливые люди. А почему не пригласить Леонова, Катаева, А. Платонова, Ив. Приблудного и еще многих!
Будьте здоровы, крепко жму руку,
Многие хорошо знают, что путь нашей молодой литературы был извилист и довольно тернист, особенно для юных, увлекающихся сердец. И мудрые правоведы вернули советскому народу настоящего поэта.
Делая только свои первые, еще робкие шаги и обращаясь к учительнице Варваре Васильевне Курячевой, Приблудный мечтал:
Сбылась мечта поэта. Через проникновенные строки луганской газеты, сказавшей доброе слово о рано умолкнувшем певце-земляке, Приблудный вернулся в свое село, где «каждый белый дом на все дома похож».
…Сбылась мечта и особиста-дзержинца. После червонного казачества он вернулся к «ситчику». На протяжении сорока лет обеспечивал советских воинов всем «вещпайком», начиная с портянок, вещевых мешков и кончая парашютами, генеральским драпом.
Ныне он живет в родных местах – на Пресненском валу. При встрече с друзьями тех грозных лет Иван Крылов очень тепло вспоминает своего крестника – червонного казака Ивана Приблудного, с его «хриповатым, будто бы простуженным на ветрах гражданской войны голосом». И ныне он его видит темно-русым кареглазым пареньком, в несколько мешковатой гимнастерке, с «Кобзарем» за пазухой… С «Кобзарем», не с камнем…
21. Шпага Примакова и сабли червонцев
После Китая, после Пскова, в котором Примаков возглавлял стрелковый корпус, после двух поездок в Афганистан Виталий Маркович недолго работал в Японии. И все же из Страны восходящего солнца он вернулся с солидным грузом впечатлений.
Его блестящий очерк «По Японии» вышел под псевдонимом, как и его труд о Поднебесной империи. Имя автора, Витмар, расшифровывалось довольно просто – Виталий Маркович.
Примаков в той книге выступает и как острый публицист и как незаурядный художник. В стране, утверждает очеркист, земли и риса предостаточно. Чужие земли японскому народу не нужны, к ним тянутся лишь жадные руки империалистических хищников.
Много внимания уделяет автор зловещей роли в судьбах народа императорского двора, генштаба, концернов, банков, а также мировых хищников – сначала наблюдателей, а потом и активных участников событий. «Тихоокеанская проблема, главным элементом которой является китайский рынок, будет разрешаться империалистами путем вооруженной борьбы».
Слова Витмара сбылись спустя восемь лет. Началось оно с Пирл-Харбора: воздушного нападения японцев на базу американского флота.
Меткое слово находит автор записок для передачи своих богатых впечатлений о различных сторонах жизни страны – о японских богах, о выезде микадо, о землетрясении, о чайных плантациях, о гейшах, о японском фашизме, о парламентских нравах.
Очерк начинается эпиграфом из сочинений кичливого японского полководца древности Хидеоши: «Пойду за море и, как циновку, унесу под мышкой Китай».
А буря внесла в этот план свои коррективы – она раскидала флот хвастливого завоевателя.
Шел 1933 год. С версткой новой книги я полетел в Ростов, к Примакову.
Заглянув вместе со мной к командующему Дмитрию Каширину, одному из первых оренбургских казаков-большевиков, его заместитель Виталий Маркович привез меня к себе. За столом все интересовался житьем-бытьем наших ветеранов. Услышав о том, что боевой командир из шахтеров Домбровщины Иван Хвистецкий работает объездчиком в Жмеринском лесничестве, он весь потускнел и тут же стал соображать, как помочь товарищу.
После обеда с хозяином дома мы пошли в его огромный, казармоподобный, скромно обставленный кабинет. Прежде чем просмотреть привезенную мною верстку, Виталий, теперь уже выглядевший солиднее своих тридцати пяти лет, достал с полки книжку «Первая червонная».
Потом, взявшись за свою трубку, он заговорил о том, что надо готовить народ к новым испытаниям и к новым подвигам. Потому что там, в Берлине, в кабинет имперского канцлера рвется черная сила. А если она еще станет хозяином рейхсвера, тогда… И, ткнув трубкой в лежавшую на столе иностранную карту, сказал, что вот он готовит труд о том, чему немецкий генштаб учит своих генералов и офицеров. Пусть об этом узнают все наши товарищи, вся Красная Армия, чтобы потом нас не застигли врасплох…
После Японии, после командования стрелковым корпусом в Свердловске, вместе с большой группой крупнейших полководцев, в которую входили Якир, Дубовой, Уборевич, Дыбенко, Примакова послали усовершенствоваться в германскую, еще догитлеровскую, военную академию. Вот по своим берлинским впечатлениям он кое-что сделал…
– Народ и молодежь в особенности, – сказал автор будущей книги, – должны учиться на подвигах наших замечательных дивизий – Якира, Дубового, Федько, Чапаева, Азина, Котовского, Щорса, Буденного, Осадчего, Крапивянского.
Тут Примаков перевернул обложку, шмуцтитул «Первой червонной», положил свою небольшую ладонь на портрет. Блеснули в его глазах зеленые огоньки. И сказал, заметно волнуясь, что он весьма уважает этого товарища, но ведь не он создал и вел в бой червонных казаков. Он не тщеславен, но во всем нужна справедливость.
И опять подтвердилось положение диалектики: отсутствие антагонизмов не исключает наличия противоречий…
– Противоречие, – говорил как-то Виталий, – берет начало не извне, а в нас самих. Голова решает: надо больше напилить дров к зиме, а руки протестуют – устали. В купе твой лучший боевой друг, но ночью – это уже лютый враг: он храпит. Ты идешь на риск и рвешься в глубокие тылы противника, а твой сосед требует, чтобы ты никуда не уходил, оберегал его фланги. Противоречия! А ведь оба служим одному делу. Без противоречий нет жизни.
Виталий сказал, что недавно в Москве, в Центральном тире они встретились с наркомом. Климент Ефремович похвалил Примакова: «В очках, а как лупит…» После стрельб они тепло побеседовали. И, видать, все старое забыто. Мне показалось, что все это очень радовало и окрыляло заместителя командующего Северо-Кавказским военным округом.
– Был у знаменитого Ротшильда племянник, – усмехнулся Виталий. – Дядя-банкир ему помогал, но дела у родственничка не процветали. Пришел он однажды к своему покровителю, а тот: «Опять деньги?» Племянник ответил: «Нет, дядюшка, пройдитесь со мной один лишь разок по Парижской бирже». Ротшильд выполнил просьбу – и дела племянника расцвели… Так и со мной. После той беседы в тире случилось чудо – кто со мной не здоровался пять лет, за пять километров козырял. И вот с амплуа «летучего голландца» попал я на живую работу, в армию… Это могло бы, думаю, случиться и раньше. Но надо было напомнить кое-кому о его обещании… Мог бы это сделать один человек – Серго… Так не в моей натуре просить о себе…