Это свидетельствует о том, что становлению на преступный путь Фадина, Кудюкина и других в определенной мере способствовала также обстановка беспринципности и отсутствие должной политической бдительности среди сотрудников Института мировой экономики и международных отношений АН СССР.
По имеющимся оперативным данным, о которых КГБ СССР информировал МГК КПСС, в институте имеют место существенные просчеты в работе кадров, а также в воспитательной работе. Низка трудовая дисциплина и требовательность к сотрудникам со стороны руководства и особенно заведующих отделами и секторами. Имели место нарушения в соблюдении сотрудниками правил работы с иностранцами, чем, как установлено, пользовались Фадин и Кудюкин.
Комитетом госбезопасности продолжаются оперативноследственные мероприятия, направленные на полное вскрытие преступной деятельности обвиняемых Фадина, Кудюкина и связанных с ними лиц».
Справка, подписанная председателем Комитета госбезопасности, создавала базу для масштабного идеологического разгрома в институте. При такой оценке положения дел и самому директору Николаю Николаевичу Иноземцеву головы было не сносить… А ведь самое поразительное состоит даже не в том, что дело было пустое, надуманное, раздутое. Эка невидаль, только этим и занимались. Удивительно то, что столь многообещающее дело рассыпется даже раньше, чем наступит перестройка!
В декабре 1982 года в КГБ подготовили обвинительное заключение. В начале января должен был начаться суд. Но его отменили. А через полгода после смерти Брежнева, в апреле 1983 года, всех выпустили без суда! Что бы это значило?
Став хозяином страны, Андропов председателя КГБ Федорчука немедленно переместил в кресло министра внутренних дел. Может быть, всё дело в том, что новый глава Комитета госбезопасности Виктор Михайлович Чебриков не был таким агрессивным, как Федорчук? Ну, да такие дела — не инициатива председателя КГБ. И началось, и завершалось это дело решением политбюро. Неужели все эти аресты, следствие понадобились только ради того, чтобы сокрушить Иноземцева? Думаю, что важнее всего был другой мотив — самоутверждение Андропова в сложный для себя период перехода из КГБ на Старую площадь. Он желал доказать свою кристальную идеологическую чистоту и продемонстрировать: в борьбе с отступниками снисхождения не будет даже к тем, кого он знал лично.
По сигналу КГБ в атаку на Иноземцева пошел еще и Московский горком партии. Создали комиссию по проверке деятельности института, ее возглавил первый секретарь МГК КПСС Виктор Васильевич Гришин.
Гришин был к тому времени хозяином Москвы уже восемнадцать лет. Он казался малосимпатичным большинству окружающих и нравился только узкому кругу приближенных. И внешность, и манера вести себя выдавали в нем скучного, неинтересного человека. Правда, один из его бывших помощников, покойный ныне Евгений Сергеевич Аверин, очень достойный журналист, рассказывал мне, что Гришин свои обязанности исполнял неукоснительно. Например, никогда не уходил в отпуск, не убедившись, что на овощебазах заложен достаточный запас продовольствия на зиму.
Виктор Васильевич Гришин обещал превратить Москву в образцовый коммунистический город. Под этим лозунгом городской партийный аппарат был выведен из зоны критики. Сотрудникам ЦК рекомендовали не звонить напрямую в московские райкомы, поскольку ими руководил член политбюро. Когда в горкоме узнавали, что какая-то газета готовит критический материал о столице — пусть даже по самому мелкому поводу, главному редактору звонил Гришин и статья в свет не выходила…
Городские партийные чиновники были еще хуже цековских — провинциальнее, малограмотнее, ортодоксальнее. Они обвинили Иноземцева в том, что в институте отсутствует настоящее идеологическое воспитание, поэтому молодежь распространяла самиздат. Члены комиссии, проверяльщики, копали по разным направлениям, штудировали выпущенные институтом труды, беседовали с сотрудниками, изучали личные дела, высчитывали процент «загрязненности кадров» — сколько в ИМЭМО евреев.
В конце июня 1982 года директора Иноземцева и секретаря парткома Шенаева вызвали в ЦК, чтобы познакомить их с результатами работы комиссии. Сам Шенаев подробно описал эту сцену. В кабинете заведующего сектором отдела науки Михаила Волкова находились еще куратор института и второй секретарь Севастопольского райкома. Текст заключения комиссии Иноземцеву и Шенаеву на руки не отдали, а только разрешили прочитать. Обвинительный документ не сулил ничего хорошего. Николай Николаевич, вспоминал Шенаев, был подавлен, с трудом скрывал возмущение и принимал нитроглицерин. Иноземцев позвонил в институт и попросил проверить одно из обвинений. Оказалось, что это чистое вранье. Иноземцев немного успокоился.