Одиннадцатого марта 1985 года на заседании политбюро, после того как академик Чазов изложил медицинское заключение о смерти Черненко, слово неожиданно взял Андрей Андреевич:
— Конечно, все мы удручены уходом из жизни Константина Устиновича Черненко. Но какие бы чувства нас ни охватывали, мы должны смотреть в будущее, и ни на йоту нас не должен покидать исторический оптимизм, вера в правоту нашей теории и практики. Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Это был бы, на мой взгляд, абсолютно правильный выбор.
Громыко произнес настоящий панегирик будущему генсеку. Этого оказалось достаточно: в политбюро не было принято спорить и называть другие имена.
Министра иностранных дел поддержал председатель КГБ Чебриков:
— Я, конечно, советовался с моими товарищами по работе. Ведомство у нас такое, которое хорошо должно знать не только внешнеполитические проблемы, но и проблемы внутреннего, социального характера. Так вот с учетом этих обстоятельств чекисты поручили мне назвать кандидатуру товарища Горбачева Михаила Сергеевича на пост генерального секретаря ЦК КПСС. Вы понимаете, что голос чекистов, голос нашего актива — это и голос народа.
Члены политбюро единодушно проголосовали за Михаила Сергеевича.
Потом Громыко, уйдя на пенсию, будет ругать Горбачева. Но Михаил Сергеевич честно выполнил свои обязательства перед Громыко. Он оставил престарелого Андрея Андреевича в политбюро и сделал председателем президиума Верховного Совета СССР. Благодаря этому Громыко еще три года провел на Олимпе, тогда как других членов прежней команды Горбачев сразу разогнал.
Возможно, впрочем, что Громыко-младший, как это нередко случается с мемуаристами, несколько преувеличивает роль и отца, и собственную в приходе Горбачева к власти…
Сам Горбачев нисколько не сомневается, что вся история с пьянкой, долгими поисками, недовольством Черненко не могла остановить его политического взлета. Перемены в стране должны были произойти, он был призван их осуществить. И многие с ним согласятся.
Впрочем, кто может с уверенностью ответить: а что бы произошло, если бы Виктор Прибытков не нашел Горбачева на дружеской вечеринке в новом цековском доме в престижном районе столицы, а Громыко на первом после смерти Черненко заседании Политбюро не предложил избрать его генеральным секретарем?..
Судьба Евгения Максимовича Примакова явно сложилась бы иначе. Вполне вероятно, что он, подобно своему предшественнику академику Гафурову, до конца дней работал бы директором Института востоковедения. При тогдашней партийной власти дальнейший служебный рост Примакова едва ли был бы возможен.
Считалось, что Примаков близок к верхам, что он днюет и ночует в ЦК, что он свой человек в КГБ. Но это далеко от истины. Взаимоотношения с властью были не слишком приятными. В партийном архиве сохранились и такие материалы:
«ЦК КПСС
К директору Института востоковедения АН СССР академику Е. М. Примакову обратился московский корреспондент газеты «Крисчен сайенс монитор» с просьбой взять у него интервью.
Просим ваших указаний».
К обращению приколота записка международного отдела ЦК: «Руководству Института востоковедения Академии наук СССР разъяснено о нецелесообразности данного интервью».
Академик Примаков, директор крупного института, занимавшегося международными делами, не имел права встретиться с корреспондентом влиятельной американской газеты и дать ему интервью без санкции партийного руководства…
Когда Александр Николаевич Яковлев был назначен заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС, возник вопрос о новом директоре Института мировой экономики и международных отношений.
— Я предложил Примакова, — вспоминал Яковлев. — Но не все были согласны с этой кандидатурой. Нет, не все. С некоторой настороженностью отнесся Комитет госбезопасности. В то время все эти назначения согласовывались. Они в КГБ не то что были откровенно против. Они, скажем так, считали, что другие кандидатуры лучше…
Яковлев умел настоять на своем. Весной 1986 года Примаков был назначен директором института. Исторически и биографически Примаков до перестройки принадлежал к либеральному крылу истеблишмента. К этой группе относились и покойный Николай Иноземцев, и Георгий Арбатов. Они были вхожи в коридоры власти, но придерживались иных взглядов, чем партийное руководство. То, что начал Горбачев, было очень близко Евгению Максимовичу.
— Я не могу сказать, что мы с Примаковым до перестройки были внутренние диссиденты на сто процентов, что мы хотели свергнуть это правительство, — говорил Томас Колесниченко. — Этого не было, может быть, еще и потому, что мы много бывали на Западе и видели, что так просто перескочить отсюда туда и заиметь всё сразу не получится. Мы честно работали, не переламывая себя. То, что он писал тогда… Думаю, он может и сейчас под этим подписаться. Если я писал о безработице в Америке — так она была, если писал о жутком одиночестве людей, о том, что отцы и дети расходятся, — всё я там видел. Другое дело, что можно было много положительного писать об Америке, но шла война. Пусть это была холодная война, но война, а на войне как на войне. Они тоже не писали о чем-то хорошем у нас. Они долбали нас. И мы находили возможность прихватить американское правительство за Вьетнам, за всё. Конечно, мы совершенно свободно говорили в дружеском кругу такие вещи, за которые можно было сесть. Ну, если не сесть в тюрьму, то потерять работу точно можно было. Мы же видели этот маразм цековский, бездарность верхов, этот партийный середняк. У того же Примакова не было никаких шансов подняться, потому что он не шел по комсомольской линии. А для карьеры надо было сначала в райкоме комсомола посидеть, затем стать инструктором райкома партии…