-- Галло! -- и метнувшись снова, он опять птицею перелетел над ареною цирка, и уже стоял на своей площадке, кланяясь и вытирая платком руки.
-- Браво, Гаэтано! -- заревел кто-то сверху.
-- Браво, браво! -- и со всех сторон стали кричать и хлопать.
Гаэтано снова притянул к себе трапецию и потер руки тальком.
Цирк замер.
-- Верно, теперь, -- прошептала Симочка, бледнея.
-- Галло! -- раздался среди наступившей тишины возглас Гаэтано, и все зрители вскрикнули вслед за ним в один голос, но никакой катастрофы!
Он только перевернулся в воздухе, перелетая с одной трапеции на другую.
-- Галло! -- и то же самое назад. Он выпустил трапецию, сделал в воздухе полный оборот и снова уже стоял на своей площадке, спокойный, улыбающийся, вытирая руки платком, а трапеции плавно качались в воздухе, то сближаясь, то расходясь.
Среди публики пробежал возбужденный шепот.
-- Что это? -- спросила Римочка. -- Смотрите, верно -- теперь.
Действительно, что-то готовилось. Гелотти ушел, и площадка была убрана.
Друзья суетились внизу, подняв кверху головы, а Гаэтано сверху, перегнувшись с площадки, отдавал им приказания.
И вот, друг за другом, сверху начали обрываться и опускаться трапеции, одна ниже другой.
Гаэтано крикнул и ловким прыжком сел на свою трапецию. Площадку, на которой он стоял, убрали в сторону, и он витал теперь над ареною на высоте 8 саженей, беспечно вытирая руки, приложась плечом к колеблющейся веревке трапеции.
Потом он решительным движением бросил платок вниз, сел посередине палки и ухватился руками за веревки. Музыка заиграла.
Он начал качаться, делая все большие и большие размахи.
-- Раскачается, и трах! -- сказал носатый гимназист.
-- Молчи! -- остановил его товарищ, и все замерло.
Размахи трапеции все увеличивались. Он вдруг перевернулся и повис на упругих руках, выгнул стройное тело, словно летая по воздуху.
-- Ах! -- воскликнула генеральша и закрыла глаза.
Он оторвался от трапеции полетел вниз, а когда генеральша открыла глаза, он уже держался за другую и раскачивался на ней.
И снова перелет через всю арену и на конце широкого взмаха он снова полетел вниз, схватываясь за палку следующей трапеции, и раскачивался снова. Наконец, с громким возгласом он выпустил последнюю трапецию и, перевернувшись два раза в воздухе, стал на арену и поклонился публике, вверху раздались оглушительные рукоплескания, но сидящие внизу с недоумением переглянулись и деланно улыбнулись.
Губернаторша резво поднялась с места и оставила ложу.
Вихрястый с яростью поднял руку с зажатым карандашом.
-- Что же это он? Обман, мошенничество?..
-- Прохвост, а не репортер, -- шипел редактор.
-- Но он так уверил меня, -- начал Вихрястый и вдруг, вспомнив ускользнувшие от него брюки, заскрипел зубами. -- Я же покажу ему!
-- Возмутительно, -- продолжал бурчать генерал, -- наглый обман.
-- В Америке потребовали бы деньги обратно, -- сказал белобрысый чиновник.
-- И хорошо, что надул! -- сказал носатый. -- Давай, братцы, вызовем его!
-- Валяй! Га-э-та-но! -- заревели с галереи.
Только галерея отнеслась иначе к окончанию головоломных полетов.
-- Подлец этакий! -- выругался жандармский ротмистр, -- два рубля вытащил! -- и тут же обратился к знакомому чиновнику, -- пойдем что ли в "Бристоль", промажем партийку?
-- Пойдем, -- согласился чиновник.
VI.
Цирк опустел. Публика расходилась и разъезжалась, возмущенная "обманом" и в душе чувствуя себя одураченной.
И едва цирк очистился от публики, как братья Alex с Ермолаем и его помощниками втащили на арену стойки, уложили на них доски и торопливо стали таскать бутылки и свертки:
Артисты переоделись и столпились вокруг стола.
-- Здорово! -- хрипел Франц Тонти. -- Полный сбор! Хи-хи-хи!
-- Молодец, душка, Матвей Степанович! -- кричала Вампа.
-- За здоровье Гаэтано! Ура! -- и все полезли чокаться и целоваться с счастливым Воробьевым, после чего с жадностью начали пить и есть.
Давно уже среди них не царило такого согласия и веселья.
-- Еще бы разок! -- сказал Павлуша.
-- Врешь, -- заметил Воробьев, -- этот номер проходит всего один раз! Теперь завтра же уезжать надо!
-- Верно! -- сказал Гелотти, -- публика не любит оставаться в дураках.
-- Им, подлецам, моя смерть нужна была! Дорого стоит, не по карману! -- захохотал Воробьев. -- Гляди, сама губернаторша прикатила!
-- Что? Все были!
-- Дураки!
-- И ничуть не дураки. В крови это у них. Наш брат шею свернет -- им потеха. Я думаю, и ходят-то они смотреть на нас, надеясь: "а вдруг?"... Ей-Богу! Мне тут один рассказывал, как Семенов, -- помните, Семенов, -- прыгнул? Голову разбил. Так даже глаза заблестели у мерзавца.