РЕТРОГРАД
Роща сильно поредела.
Жизнь катилась под уклон.
Все менялось то и дело.
Не менялся только он.
Он спокойно, как при нэпе,
Рифмовал: «глаза — назад»,
Или: «степи — лесостепи»,
Словно тридцать лет назад.
И ценил он по старинке,
Не страшась худой молвы,
Пуговицы на ширинке,
А не молнию, как вы.
ТАПЕР
Один тапер
Знал прочно свое место
И вдруг допер,
Что может стать маэстро.
Что враз возрос,
Едва ль не до упора,
Всеобщий спрос
На бедного тапера.
Вокруг него
Поэты и певицы.
Ну, кто кого?
Нельзя ли потесниться?
Тут он вкусил,
Что истинная мода
Превыше сил,
Но много слаще меда.
Как вниз кирпич
На голову упавший,
Так этот к и ч,
В другую жизнь попавший,
Не дует в ус
И не приемлет спора…
Храните вкус
От вашего тапера.
ТРАДИЦИЯ
…И, несмотря на зоркость глаз,
Порой бывала ты незрячей.
Ведь и «Онегина» в тот раз
Ты посчитала неудачей.
Традиция, как ты строга!
Сядь отдохнуть на подоконник.
Когда Моне писал стога,
Ты думала, что он дальтоник.
СОСЕД
«Привет!.,» Подошел. Говорит.
Ну, все. У него это с детства.
Наверное, бледен мой вид:
Попался — и некуда деться.
Боялся его неспроста.
Я вижу, как движутся губы,
И вьются слова изо рта —
Толчками, как паста из тубы.
А мысли достойны вполне,
Звучащие звонко и пусто…
И сдержанно блещут во мне
Мои зачехленные чувства.
В ПЕРЕРЫВЕ
Приятный равнодушный малый,
Взгляд ни на ком не задержав,
Прошел походкой чуть усталой,—
Старик, хотя и моложав.
Как умудрился годы эти
Прожить — едва не до одра —
И никому на целом свете
Ни зла не сделать, ни добра?..
КНИГА ПРО МЕНЯ
Срок путевки составлял двадцать шесть дней.
Комната отдельная, письменный стол.
Он довольно быстро привыкал к ней
И смотрел в окошко на качавшийся ствол.
Он книги писал за двадцать четыре дня —
В день приезда и день отъезда он отдыхал,—
Такую же книгу он сочинил про меня,
А читатель распалился во весь накал:
«Константин Яковлевич, он же Вас не прочел,
Ничего он не знает про Ваши стихи!..»
А я слушал густое гудение пчел,
А я думал спокойно: это все пустяки.
Он в своем деле большой мастак.
Я его, конечно, не виню ничуть.
Главное, что сам я пишу не так.
И живу не так, В этом, собственно, суть.
ДЯТЕЛ
На фонарном бетонном столбе
Примостился нечаянный дятел.
Щелкнул клювом по серой трубе,—
Видно, вправду немножечко спятил.
Разумеется, нет червяка.
Прыгнул выше — и там его нету.
А ведь был все былые века,
Населяя собою планету.
Не смущайся, что здесь его нет,
Где над крышей высокое небо.
Все испробуй на вкус н на цвет,
Даже выглядя явно нелепо.
ПИАНИСТ
Отвергая хулу и навет,
Жизнь во всех проявлениях славишь,
Сам к роялю прикован навек,—
Пальцы лишь продолжение клавиш.
Подавая к вниманию знак,
В зал заполненный входит натура.
Как над полем густой березняк —
Пальцев гибкая клавиатура.
«Сделаешься, парень, дальнозорок…»
«Сделаешься, парень, дальнозорок,
Будешь в нетерпении с утра
Метров за сто двадцать — за сто сорок
Различать трамваев номера…»
Продолжалась долгая работа,
Нацеплял для чтения очкн
И писал, захлебываясь, что-то,
А порою рвал это в клочки.
Словом, не был труд его обыден…
Снова за окном уже светло.
Что там дальнозорок! Дальновиден
Стал с годами — столько их прошло.
«Часы должны ходить…»
Часы должны ходить,
А не стоять без дела.
Их нужно заводить
Почти что до предела.
А жизнь идет сама —
Тик-так! — без подзавода.
Вот лето, вот зима,
Глядишь — еще полгода.
Так мы вперед идем,
И годы не помеха.
Вот лес, и сад, и дом…
Глядишь — еще полвека.