— Вставай, чего ты! Вставай, говорю тебе!
Но Вайда и слушать не хотел.
— Не встану, батя. Не встану, пока не отдашь Замбиллу.
— Вставай, говорю! — истошно крикнул Игнат.
— Не встану.
Люди поднялись из-за столиков и подошли к ним. Игнат побагровел от злости.
— Вставай или убью, — крикнул он в запальчивости. — Чи ты сдурел?
Вайда поднялся и умоляюще произнес:
— Отдадите?
Игнат молчал.
— Слышите, люди!.. Отдает батя мне в жены свою дочку… Официант! Давай водку, вино, закуску… Все, что есть, давай, всех угощаю. Ешьте! Пейте! Все, кто здесь есть!
Пили до утра.
Одурманенный водкой, Игнат отдал Вайде в жены Замбиллу.
А не такого мужа она заслуживала!
Замбилле еще восемнадцати лет не было, а уже ни один мужчина не проходил мимо нее, чтобы не оглянуться. Не по летам рослая, стройная. Лицо матовое, оживленное румянцем здоровой юности. Длинные густые ресницы отбрасывали тень чуть ли не на полщеки. А приподнимутся ресницы — и, точно два уголька, горят глаза. Губы полные, красные, — так много, кажется, в них молодой крови, что вот-вот прорвет тонкую кожицу.
Ее бархатное сильное контральто всегда выделялось в хоре. И пела она как-то по-особенному. То слышишь в голосе смертную тоску по чему-то далекому, несбыточному. То, — не заметишь, как совершился переход, — зазвучит буйное, безудержное веселье, прорвется гортанный выкрик — один, другой — и разольются по всей степи звонкие трели, которые самого дряхлого старика приподнимут с земли и заставят пуститься в пляс вокруг жаркого костра. И сама Замбилла, не глядя, передаст стоящему рядом гитару, поведет плечом, гордо вскинет голову и закружится в неистовом танце. И, кажется, не только быстрые ноги, не только гибкие руки, не только упругая девичья грудь, но и лицо ее — сверкающие влажные глаза, вздрагивающие губы, — все участвует в этой буйной пляске.
Такой ее и увидел Вайда первый раз. Не отрывая глаз от пляшущей девушки, он сказал тихо:
— Ну и девка!
Стоявший рядом Ромка Дударов с восхищением подтвердил:
— Ого! Настоящая герцогиня!
— Чья она? — осведомился Вайда.
Ромка удивленно взглянул на спрашивающего и только теперь заметил, что стоит рядом с незнакомым человеком.
— А тебе что? — И, еще раз подозрительно оглядев Вайду, спросил: — Ты кто будешь?
Вайда улыбнулся вкрадчивой улыбкой, сделавшей его круглое лицо похожим на кошачье, и успокаивающе ответил:
— Да ты не бойсь, свой я, у Чурилы живу.
Он пришел в табор одетый нарядно, по-городскому, самоуверенный, наглый, при всяком удобном случае щеголял своими знаниями и городскими манерами. У него было запоминающееся грубое лицо и совсем неожиданные на этом лице синие, по-детски чистые глаза.
Старшине он сказал, что жил долгое время в Курске, пел в каком-то хоре. Но вынужден был уйти из города, чтобы не попасть в тюрьму. Чурило его о подробностях не расспрашивал — мало ли за что цыган мог угодить в тюрьму!
Некоторое время Вайда жил в шатре Чурило, вместе с ним ходил на базары. У них были какие-то дела. Чурило подумывал о том, что хорошо бы выдать за Вайду свою дочь. Он раза два заговаривал об этом с Вайдой, но тот не торопился с ответом.
— Обожди, разберусь немного со своими делами, обживусь, тогда посмотрим. Может быть, еще не останусь тут.
У Вайды водились деньги, он не скупился на угощение и быстро снискал себе дружбу многих. Только Игнат Сокирка держался в стороне. Не любил он Вайду.
— Какой он цыган? — насмешливо говорил Игнат. — Парнэ!
С еще большим презрением стал относиться к нему Игнат после того, как Вайда однажды запел у костра цыганские песни, исполняемые в городе. Голос у Вайды был слабый, но пел он с душой.
Игнат, прослушав первые два куплета, сердито плюнул и отошел от костра.
А девушки охотно слушали Вайду, и охотнее всех слушала Замбилла, стараясь запомнить слова и мотив. Она сообразила, что эти песенки дадут на «заработках» куда больше, чем гаданье и попрошайничество. Еще больше коверкая русские слова и внося в мелодию отзвуки табора, девушки старательно разучивали песни, принесенные Вайдой.
Несколько раз Вайда заговаривал с Замбиллой, но она держалась отчужденно. Однажды, когда Замбилла отстала от двигавшегося по пыльной дороге табора, Вайда тоже задержался и, поравнявшись с Замбиллой, спросил:
— Что, красавица, бежишь от меня, или боишься обжечься?
Замбилла рассмеялась.
— Чего мне бояться? Потухший огонек не жжет.
— Ах, так!
Не успела Замбилла отскочить, как Вайда обнял ее и поцеловал прямо в губы.