— Неплохо, — согласился Коваль. — А ты как думаешь, товарищ Сокирка?
— Я? — растерянно переспросил Михо. — А я и не знаю… Я ничего не знаю.
— Ну, это не страшно, — поспешил успокоить его Коваль. — Не боги горшки лепят. В свое время я тоже ничего не понимал, землекопом был, а подучился — и ничего, стал разбираться помаленьку.
При этих словах Михо сразу вспомнил, где он встречал фамилию Коваля. В газете, которую он читал в библиотеке тогда, первый раз! Там говорилось о пареньке, который из деревни пришел на завод. Коваль… Ну да. Так называли того паренька, — вспомнил Михо.
Тем временем Коваль вызвал мастера, познакомил с ним Михо и сказал:
— Три дня пусть походит, присмотрится, познакомьте его с правилами техники безопасности, выпишите спецодежду и все, что полагается. Деньги есть? — спросил он у Михо.
Михо не успел ответить.
— У меня возьмет на первое время, — сказал Гнатюк.
— Ну смотрите, а если туго, то можно для такого случая аванс выписать.
Когда уходили, Михо не выдержал и спросил:
— Про вас в газете писали, товарищ начальник?
Коваль удивленно взглянул на Михо и, рассмеявшись, сказал:
— Ого, еще как! Писали и пишут. Громят направо и налево… То за простои, то за брак, только успевай прикладывать примочки к шишкам. А что?
— Да так, ничего, — смущенно отозвался Михо. Потом набрался духу и выпалил: — А про другое… как вы приехали из села и учились — писали?
Михо увидел, как этот большой и сильный человек вдруг покраснел и, стараясь не глядеть в глаза, неловко проговорил:
— A-а, ты вот о чем! И про это писали…
Он решительно взмахнул рукой, как будто отгоняя смущение, и сказал прежним громовым басом:
— И о тебе напишут, смотри только хорошо работай.
Работа дорнового оказалась нетрудной и несложной. Нажмешь рычаг, — и дорн — длинный стальной стержень, который придает трубе внутренний диаметр, — опускается в охлаждающую ванну. Нажмешь второй раз — стержень поднимается, надо смазать его и, захватив механически действующими клещами, подать к форголлеру — подающему аппарату стана. Главное — во-время подавать дорн, чтобы, когда подойдет прошитая гильза, ее можно было сразу надеть на дорн и начинать катать.
Михо понравилась эта работа. Главный на стане — Саша, машинист, он катает трубу, но Михо уже в первый день почувствовал, что машинист без него ничего не сделает. Если во-время не подашь дорн, все сразу остановится, слиток начнет остывать, катать станет труднее и смена выпустит меньше труб. Его захватил ритм производства, он старался не отстать, а даже опередить Сашу. Саша еще катает слиток, а дорн уже повис над форголлером — только подай новую гильзу и катай.
И все-таки Саша Гнатюк был недосягаем. Стоило Михо взглянуть на будку управления, и он сразу чувствовал, как далеко ему до Саши. Тот спокойно сидел в кресле и уверенно двигал рычагами.
Михо первое время казалось, что Саше подчиняются все в цехе. Саша даст гудок — и, слушаясь сигнала, подают гильзу с прошивного стана. А это значит, что и на печи быстрее дело пошло: будут выдавать новый слиток. Саша катает гильзу, а на пиле ждет Василий, он тоже зависит от Саши. И все — и Михо тоже — все как будто зависели от Саши Гнатюка.
Со временем Михо понял, что как ни важна работа машиниста пильгерстана, но и он тоже зависит от всех, и даже от него, Михо… Хотя Саша, конечно, самый лучший в цехе.
И очень не хотелось, чтобы сюда приходила Марийка. А чтоб пришла она через год или два, когда в кресле, вот так, как сидит сейчас Саша, будет сидеть Михо…
И все же на заводе Михо чувствовал себя хорошо. После работы — хуже. В общежитии было тепло, уютно, весело. Но чего-то не хватало… Может быть, волицы-волюшки, которую кто-то словно взял под уздцы. Хотя никто его свободы не стеснял. Наоборот, раньше он побаивался отца и должен был считаться с ним. Сейчас Михо был свободен. Работа на заводе отнимала только восемь часов. А потом — делай что хочешь. Но, как раз оставшись один, он не знал, что делать, тяготился.
Однажды пришел Ромка Дударов.
— Ну что ты выдумал? — убеждал он друга. — Зачем ты сам себя на цепь посадил? Далась тебе та работа. Гулял бы себе. Чи, может, из-за той учительши? — спросил он участливо.
— При чем тут учительница? — возражал Михо. — Не хочу я больше той жизни, Ромка, не хочу. Хочу жить как все люди. Понимаешь?
Ромка не понимал этого. Опустив печально голову, он хлестал кнутом по сапогу и молчал.
Приходила Замбилла. Она встретила Михо у заводских ворот и повисла на шее, горько плача. Михо в замешательстве глядел на проходящих рабочих и пытался оторвать от себя Замбиллу.