— Никого я себе не выбрала, — задумчиво и печально возразила Марийка. — Это очень серьезно, Михо. Хорошо оглядеться надо, присмотреться… Чтобы потом не каяться.
— А что же оглядываться? Я люблю тебя, Марийка, люблю! Чергэнори… звездочка моя!..
Михо обнял Марийку, но она опять решительно отстранила его руку.
— Не надо, Михась! Подожди… Не надо…
Зашелестели прибрежные камыши, тронутые легким ветерком. Из поселка донеслись звуки вальса, но их заглушил гудок паровоза, настойчиво просившего открыть ему дорогу. И, то ли гудок напомнил о заводе, то ли желая переменить разговор, Марийка спросила:
— Ты уже слышал о рекорде Гнатюка?
Снова кольнуло сердце.
— Нет, не слыхал. А что?
— У них там теперь встречный план на каждый час. Сегодня они установили рекорд. Вот тебе бы тоже ввести встречно-часовой. А, Михась?
— Не надо, — зло проговорил Михо.
— Что не надо?
— Не нужны мне выдумки Гнатюка. И без него обойдусь, — еще более сердито сказал Михо.
Марийка с недоумением взглянула на него.
— Почему ты так злишься? Что плохого сделал тебе Саша?
— Ничего… А только не надо.
Михо бросил камень в реку и, глядя на расходящиеся круги, грубо сказал:
— Если он тебе нравится, так и скажи, а меня не позорь. Где мне с ним тягаться? Думаешь, я не слышал, как ты говорила ему про меня, когда вы подходили к парку? Слышал, все слышал!
Марийка вскочила на ноги, точно ужаленная.
— То ж не о тебе!.. Как ты смеешь со мной так разговаривать? — с обидой воскликнула она. — Хоть бы подумал прежде.
— А что думать? Что на душе — то и говорю. А не нравится, так…
Марийка уже не слушала. Быстро, точно спасаясь от погони, она пошла в сторону поселка. Михо догнал ее. Они пошли рядом молча, до самого дома не произнеся ни слова. Марийка вошла во двор, даже не попрощавшись.
Войдя в цех, Михо увидел Федора, стоящего у большого плаката. Плакат сообщал о рекорде Гнатюка и Степаненко. Указывая на листок, висевший рядом, Федор презрительно сказал:
— Видал, как покупают?
— Кого покупают? — не понял Михо.
— Кого ж покупают, — рабочих, конечно. То, бывало, до самой получки не узнаешь заработка, а сейчас поспешили вывесить, сколько каждый за смену заработал. И напечатать не поленились, да еще рамочкой обвели.
Михо бегло взглянул на цифры заработка, обозначенные против каждой фамилии.
— А что тут плохого? — сказал он, глядя на Федора. Что-то кошачье было в осторожных движениях и тихой речи Федора. — Жалко только, что каждый день не вывешивают.
— И больше ты ничего не видишь? — с ехидцей спросил Федор.
— Ничего. А что?
— Так все ж это делают для того, чтобы увеличить выработку.
Михо удивленно взглянул на Федора.
— Ты что, в самом деле дурень или только прикидываешься? Конечно, для того делают, чтобы люди хотели больше выработать.
Федор расхохотался.
— А вот мы сейчас посмотрим, кто дурень, кто нет. — Федор подошел ближе к Михо. — А ты подумал, зачем им… — Он произнес слово «им» сквозь зубы и кивнул в сторону цеховой конторы. — Зачем им как раз сейчас понадобилось так кричать про соревнование и поднимать выработку?
— Как зачем? Ясно, как божий день. Разве ты не знаешь, что есть новый заказ? И за месяц надо выполнить его.
Федор рассмеялся.
— Вот ты и есть дурень! — Лицо его сделалось злым. — Все это выдумано для того, чтобы дурачить таких простачков, как ты.
— Зачем дурачить?
Федор взял Михо за руку и, притянув его к себе, приглушенным голосом сказал:
— А вот я тебе скажу зачем. Только дай слово, что никому не скажешь.
— Да ладно, говори.
Федор таинственно зашептал:
— Мне нормировщик сказал, что через два месяца будут нормы пересматривать.
— Ну так что? При чем тут заказ нефтяников?
Федор презрительно скривил губы.
— Эх ты, шляпа! Заказ нефтяников действительно ни при чем, а вот соревнование — «при чем». Они стараются поднять сейчас выработку для того, чтобы можно было увеличить нормы. Раз есть такое большое перевыполнение — значит норма очень маленькая и надо ее поднять. Тут, брат, хитро задумано… А чтоб не вспугнуть таких дурачков, как ты, хронометражистов с часиками не ставят, а вам же, лопухам, говорят: поглядывайте на часы и считайте — сколько минут уходит на нагрев слитка, сколько надобно, чтобы прошить его на прошивном стане, сколько времени пройдет, пока Маруся подаст гильзу к пильгерстану и сколько минут Сокирка будет раскатывать ее в трубу. А дуралей Сокирка рад стараться, семь потов с него сольется, зато тридцать рублей в смену вышиб. А пройдет два месяца, норму повысят, и будет раб божий Сокирка сидеть на голом тарифе — рад будет хоть ставку выработать. Вот она зачем, вся эта история. Ясно теперь?