— Мария.
— Мария. Ну вот. Если б увидели, значит, там, что вы руку, я извиняюсь, пожали негру — черной, значит, расе или красной — ихнему индейцу, — так всё. Тут такое будет, что… жуть, я тебе говорю. Конец ему. Линчуют его… Это у них суд такой: кого из негров хотят, того и убивают.
Михо внимательно слушал рассказ моряка и, не поворачиваясь, одним глазом следил за Марийкой. Он видел, с каким интересом слушает она рассказ моряка. «А что я могу рассказать ей?» — подумал он. Моряк стал ему неприятен, хотелось уйти от него и увести Марийку.
— Вот так оно там, — продолжал моряк. — Поездишь по свету — такого увидишь, что ни прочитать, ни рассказать. И плохого, и хорошего. А домой всегда хочется. И дорвешься до родной земли, так в лепешку распластался бы, абы не разлучали тебя с ней… Вернулись мы, помню, из заграничного плавания. На Золотом берегу побывали, в Африке. Слезы и кровь там, на том Золотом ихнем берегу. Одно название, что золотой. Негры там живут хуже, чем у нас жили крестьяне при крепостном праве. Рабы в общем. Бьют их, эксплуатируют… Жуть, я тебе говорю… Прибыли мы в Одессу. Скорей на берег хочется, в город, погулять. А еще, когда далеко от берега были, в море, радиограмму получили: портовики, значит, на соревнование вызывают, чтобы ускорили рейс, а они обещают разгрузить пароход. И вот говорит он… — моряк кивнул на человека, стоявшего на капитанском мостике. — Социалистическое соревнование, говорит, это взаимопомощь. Если мы все разом возьмемся, так сообща, значит, быстро разгрузим пароход. Ну, в общем намекает, чтобы мы вместе с портовиками за разгрузку взялись. Ну какой там разговор может быть! Вошли в порт, пришвартовались. На берегу встречают родственники, знакомые. Поцеловались, значит, подарки передали. И — как взялись!.. Жуть, я тебе говорю. С того парохода вмиг ничего не осталось. Разгрузились и пошли гулять… Вот оно как… Ну, я пойду, зовет капитан.
Когда он отошел. Марийка сказала:
— Интересная жизнь у человека. Правда, Михо?
— Интересная, — подтвердил Михо. И подумал: почему он сравнил свою жизнь с моей?.. Нет, цыгане — это не как моряки. Разное оно.
…Возвращались поздно. Ночь подкралась издалека и постепенно гасила краски дня. Перестало светиться море. Погасли тучки. Одна за другой замерцали в далеком небе молчаливые звезды.
Стало совсем темно. На мачте зажгли фонарь, но свет его уткнулся в десяти метрах от катера, и, казалось, нет у него сил преодолеть эту темень. Так прошло минут десять или пятнадцать. Было темно и торжественно. Потом на горизонте вспыхнуло пламя и тысячами огней осветило море. Кто-то тихо сказал:
— В доменном плавку выпускают.
Когда случилась авария, Гусев был в отпуске, и Коваль с тревогой ожидал его возвращения. «Вот когда он отыграется на мне», — размышлял Коваль.
Все это время у Коваля было такое ощущение, что Гусев затаился и ждет только повода для того, чтобы отомстить за свое поражение. Хотя внешне никакой неприязни с его стороны Коваль не чувствовал.
Они часто встречались на совещаниях у директора завода, несколько раз Коваль заходил по делам в технический отдел. Разговоры носили деловой характер. Гусев ни разу не напоминал о происшедшем.
Он часто бывал в цехе и, так же, как раньше, высоко подняв голову и ни на кого не глядя, расхаживал у печи, у станов. Встретившись с Ковалем, расспрашивал о цеховых делах. Словно ничего не случилось. Но за полтора года в свой бывший кабинет ни разу не зашел. И Коваль чувствовал, что это неспроста: значит, спокойствие только внешнее, а в душе, видно, Гусев глубоко затаил горькую обиду.
Гусеву Коваль мельком видел раза два. Старался избежать встречи, боясь, что разговор с ней может оказаться неприятным. Ковалю казалось, что Вера Павловна считает его повинным во всем, что произошло с мужем, и вряд ли питает к нему добрые чувства.
Коваль жил теперь в новом пятиэтажном доме. Дом так и назывался — Пятиэтажка; эго был официальный адрес, и все знали, о каком доме идет речь, ибо это было первое пятиэтажное здание в поселке. В этом доме получили квартиры лучшие стахановцы завода, начальники цехов и отделов. Предложили квартиру в этом доме и Гусеву, как раз в том подъезде, где выделили квартиру и Ковалю. Но Гусев поблагодарил директора и отказался.