«Коваль!» — сразу же подумал Коломиец. Как-то раз, когда они заговорили о женщинах, он сказал Вере Павловне, что находит жену Коваля самой привлекательной женщиной из всех, кого когда-либо видел, и что ради такой женщины можно пойти на все.
— Никогда не думала, что партийный человек может так понимать женщин и так говорить о них, — заметила Вера Павловна.
— Коммунисты такие же люди, как и все, — ответил Коломиец. — Я видел ее всего несколько раз… Она мне очень нравится…
…— Не угадываете? — верещало в телефонной трубке. — Приходите, я не обману ваших ожиданий.
Было неловко спросить, о ком идет речь. Надо было отказаться от приглашения или идти, не расспрашивая. Идти к Вере Павловне не хотелось. Но, может, быть, там действительно жена Коваля? Коломиец взглянул на груду бумаг, по которым прыгали зайчики веселого майского солнца, и решительно проговорил:
— Хорошо, сейчас приду.
Чувство неловкости оставило Коломийца, как только он вошел в дом Гусева. Стол был уставлен закуской. Женщины уже, видно, выпили. Шурочка раскраснелась, была очень оживленна и нисколько не смущалась, когда Коломиец, сев рядом, принялся ухаживать за ней. Она нежданно бойко отвечала на его комплименты, а когда он поцеловал ее руку, с детской наивностью, но хитро подмигнув, сказала:
— А я думала, что вы страшный.
— Почему же?
— Вы же директор!
— Ну так что, что директор? Я такой же человек, как и все.
Шурочка на миг задумалась.
— Я вижу… А раньше мне казалось иначе, вас все боятся.
— И Коваль боится?
Шурочка нахмурилась, но тут же прогнала тучку.
— Угу, — сказала она шаловливо.
— Никогда бы не подумал. Он у вас такой свирепый, непокорный, всегда, точно назло, вступает со мной в пререкания, — искренне сказал Коломиец.
Шурочка удивленно вскинула брови.
— Неправда.
— Точно. Готов честное слово дать.
Шурочка отстранилась от него и сказала задумчиво:
— А он не такой.
— Как не такой?
— Он спокойный, покорный… Что я захочу, то он и делает.
— Двуликий Янус, — обронил Коломиец.
— Ошибаетесь, Федор Кузьмич, — вмешалась в разговор Вера Павловна. — Совсем не то. Это, по-моему, естественно. Люди дома часто совсем не похожи на тех, что на работе. Михаил Ефимович — человек твердых взглядов, высокой принципиальности… на работе. А с женой — другое… Сильнее любви только смерть.
В это время постучали. Вера Павловна вышла.
— Я думаю, что это правильно, — сказал Коломиец.
— Что правильно? — встрепенулась Шурочка.
— То, о чем Вера Павловна говорит.
— Что мужчины — разные на работе и дома?
— Нет… что сильнее любви только смерть.
Коломиец взял руку Шурочки и поцеловал ее. Она не отняла руки, только удивленно посмотрела на Коломийца.
Дверь открылась, и вошла Вера Павловна с какой-то цыганкой.
— Простите… Шурочка, Федор Кузьмич. Я решила повеселить вас. Эта… цыганка… У нас в поселке здесь табор остановился. И она приходит ко мне… Я очень люблю цыганские песни, а Полина хорошо поет. Спой, Полина.
Цыганка спела несколько романсов, а Вера Павловна недурно аккомпанировала ей на гитаре.
Федор Кузьмич, возбужденный выпитым, вызвался быть за конферансье и справился у цыганки:
— Ваша фамилия?
— Чурило. Полина Чурило.
Он объявлял номера. Полина пела. Шурочка бурно аплодировала.
Цыганка рассказала старинную легенду о молодом цыгане, которого рыцарь заточил в подземелье крепости, чтобы овладеть его возлюбленной. Сердце цыгана ожесточилось и начало превращаться в камень… Табор кочевал по многим странам и спустя много лет снова оказался у этого замка… Цыган в это время умирал, сердце его уже совсем почти превратилось в камень… Но вот среди ночи раздались звуки любовной песни:
Сердце цыгана, уже готовое окаменеть, ожило, забилось, он обрел силы, выломал решетку и по веревке, которую передала ему возлюбленная, спустился вниз…
Полина неожиданно заплакала.
Вера Павловна объяснила, что возлюбленный Полины осужден за мелкую кражу и находится в приморской тюрьме.
Полина бросилась на колени перед Коломийцем.
— Драгоценный мой начальник… Помоги. Выручи Вайду.
Коломиец растерянно отодвинулся от нее.
Тогда Полина подползла к Шурочке и поцеловала край ее платья.
— Красавица! Драгоценная, скажи своему мужу, пусть спасет моего любимого.