Саша узнал голос Ромки и остановился. Он покраснел, словно кто-нибудь мог заметить его смущение.
— Темно как! — сказал Ромка, с трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы. — Сами, может, и дороги не найдете… Так я решил с вами.
Саша поблагодарил его.
Несколько минут они шли молча. Потом Ромка, точно догадываясь о том, что делается на душе у Саши, сказал:
— Хитрющий он, Чурило, старшина наш.
— Чего же он хитрит? — спросил Гнатюк.
— Боится, что все за Михо пойдут. Что же, он один кочевать будет?
— И он тоже в колхоз может пойти или на завод.
Ромка рассмеялся.
— Не дюже ему надо. Тут он барон… Та шо там — герцог! Всех в кулаке держит, а там работать придется. А цыган работать не любит.
— Ну, ты напрасно так говоришь, — возразил Гнатюк. — Вон как Михо работает!
— То ж Михо! — сказал Ромка с уважением.
— Что Михо? Михо такой же, как все; попал бы ты на завод, в коллектив, и не хуже Михо работал бы.
— Ну да!.. Куда мне… Я что?
Помолчал несколько минут, потом неожиданно спросил:
— А вас кто до нас послал? Иван Петрович, товарищ секретарь?
— Да, Петрович.
Ромка сбился с ноги, потом по-военному взял шаг и, сдерживая дыхание, спросил:
— А для меня ничего не сказал?
Саша не понял, о ком идет речь.
— Кто?
— Петрович.
— Нет, не сказал. А что?
— Да нет, то я так спрашиваю, — невнятно ответил Ромка.
Ковалю не удалось отмахнуться от надвинувшейся беды.
Вернувшись однажды с работы, он застал Шурочку в слезах.
— В чем дело? Что с тобой? — спросил он встревоженно.
Шурочка разрыдалась еще сильнее. Слезы душили ее, и она не могла вымолвить ни слова.
— Не плачь, Шурочка… Не надо… — бормотал Коваль растерянно.
— Не могу, ох, не могу…
— Но что случилось, скажи, что случилось?
Шурочка на миг подняла заплаканное лицо и снова уткнулась в подушку.
— Не могу!.. Боже мой, что делать? — вскрикивала она истерически.
Коваль сел на кровать рядом с Шурочкой и погладил ее волосы.
— Не надо, — вскрикнула она испуганно. — Не притрагивайся ко мне… Нехорошо.
— Что нехорошо?
— Не надо, Мишенька… Не спрашивай, лучше уйди.
Коваль закурил и нервно заходил по комнате. Он терялся в догадках: что могло произойти с Шурочкой? В последнее время она жаловалась на головные боли… Но почему она плачет и ничего не говорит?.. Может быть, опять из-за путевки на курорт? Вера Павловна уговаривала Шурочку поехать в Крым, но Коваль не мог достать путевку. Цехком как-то получил путевку в Ялту. Когда на заседании решали, кому ее выдать, Коваль уже готов был попросить отдать путевку ему. Он рад был уплатить за нее не тридцать процентов, а полную стоимость, да еще приплатить. Но ему вдруг стало не по себе. Он промолчал, а потом объяснял Шурочке:
— Я не мог этого сделать… У Сергея Никифоровича обнаружился туберкулез. Ему ехать надо.
— Но он старик! Какой туберкулез? — удивилась Шурочка.
— Не знаю, — признался Коваль. — Разве у стариков не бывает туберкулеза?
— Говорят, что после сорока лет туберкулез не страшен.
— Может быть… Не знаю… Но у него туберкулез, врачи признали, не мог же я забрать эту путевку… Неудобно.
— Неудобно! Тебе всегда неудобно… — Шурочка повернула к нему злое лицо. — Другие делают… Если любят жену — для нее все делают.
Они тогда поссорились, три дня не разговаривали. И даже домработница это заметила и, когда Коваль утром умывался, сказала ему укоризненно:
— Помирились бы, Михаил Ефимович. Не можу я дывытысь, як Александра Прохоровна мучается.
В то утро Коваль не поспел к оперативке. Он долго возился с чертежами новой форсунки и все никак не мог определить коэффициент использования топлива. Не в форсунке, конечно, было дело, чертежи можно рассмотреть и в цехе. Он ждал, когда проснется Шурочка, чтобы поговорить с ней. А когда она проснулась и взглянула припухшими сонными глазами на него, он сказал, как ни в чем не бывало:
— Достану тебе путевку в Ялту, подожди с недельку.
Шурочка радостно бросилась к нему и прильнула жаркими губами к его губам.
Неделя прошла. С путевкой пока ничего не выходило. И Коваль решил пойти к Коломийцу. Он ждал расспросов и больше всего боялся, что Коломиец спросит:
— Разве ваша жена больна? В Крым ведь едут чахоточные.
Надо было бы тогда выкручиваться, объяснять.
Но Коломиец ни о чем не расспрашивал. Выслушав просьбу Коваля, он, не задумываясь, сказал:
— Сделаем, Михаил Ефимович. Для вашей жены… значит, для вас… все сделаем.