— Чего же ты стоишь?
…Шурочка тут же очнулась. Первое, что она увидела, был солнечный луч, забившийся в угол комнаты. «Уже поздно, вечер», — подумала она. И увидела встревоженное лицо Коваля. Он склонился к ней.
— Успокойся, Шура…
Он бережно поднял ее и усадил на диван.
— Ты лучше ложись, сейчас я принесу подушку.
— Не надо, — прошептала Шурочка, хотя ощущала страшную слабость. — Я посижу. Уже все прошло.
Потом Сигов что-то рассказывал, но Шурочка не могла уловить нить разговора. Какое-то давящее безразличие сковало всю ее с головы до ног. Только когда Сигов вдруг поднялся и сказал: «Ну, я вижу, теперь все в порядке. Пойду», — она испуганно воскликнула:
— Не надо, Иван Петрович… Сидите… Сейчас обедать будем.
Он поблагодарил и хотел все же идти. Но Шурочка принялась его уговаривать. Ей страшно было оставаться одной… с Мишей.
— Останьтесь… Я уже совсем хорошо себя чувствую. Пообедаем.
Она взяла себя в руки, встала с дивана и пошла на кухню.
Сели за стол. Шурочка выглядела совсем спокойной.
Клава подала колбасу, сыр, жареную рыбу и тоже села за стол. Она оказалась рядом с Сиговым. Не обращая внимания на ее смущение, Сигов принялся расспрашивать ее:
— Из Марьевки, говоришь? Под Воронежем? Знаю, знаю. Не под Воронежем это, дорогой товарищ. От Воронежа это далеко, к Украине ближе. Ольховатский район. Знаю. Там по-украински все разговаривают.
Клава обрадованно кивала головой.
— И справди. У нас вси по-украинскому говорять.
— Знаю, знаю, бывал там. Ну, а ты что дальше думаешь делать?
— Не знаю.
— А кто же знает? Подумать надо. Всю жизнь не будешь в домработницах, у чужих людей.
Клава смущенно прикрыла рот уголком косынки.
— Или хозяева такие хорошие, что бросать не хочется?
— А чого ж, и справди хороши.
— А бросать их все-таки надо. Ты девонька молодая, здоровая. Пошла б на завод, специальность получила бы. Специальность, она пригодится, когда замуж выйдешь тоже. А специальности не будет — от мужа будешь зависеть. Сейчас от хозяйки, а потом от мужа… А муженек, небось, уже на примете есть. Так?
Клава покраснела.
— Ну, раз краснеешь, значит есть. У нас на заводе парней много хороших. Как на подбор.
— Та знаю! — сказала вдруг Клава бойко.
— Кого же это ты, интересно, знаешь?
— Земляки тут.
— Кто?
— Чернов, Рыжов… Гнатюк.
— Саша Гнатюк?
— Он самый. Мы ж з одного села.
Она снова покраснела.
Сигов сделал вид, что не заметил ее смущения.
— Это парень хороший. Ты с ним поговори насчет работы. Он тебя сразу сагитирует на завод пойти. Он вот целый табор хочет сагитировать. Люди сейчас нужны. Сидеть без дела грех.
Шурочка почти не слушала разговор, только при последних словах Сигова у нее мелькнула мысль: «Не обо мне это он?»
Сигов уже заговорил о другом. Ему очень понравилась рыба, он съел уже третий кусок.
— А у нас не жарят рыбу с луком. Вкусно. Посоветую своей жинке перенять опыт.
Он подробно расспросил Клаву, как она готовит рыбу, два раза повторил с ее слов рецепт приготовления. Потом распрощался. Коваль пошел его провожать.
Они не отошли и десяти шагов от дома, как Сигов остановился.
— Ну, что скажешь, Михаил Ефимович? — спросил он строго.
— Не знаю, что сказать… Растерялся я совсем… Ничего не пойму.
— Жену оставил на произвол судьбы, и сам виновен, что так получилось.
— Но Коломиец… Как он смел!
— О Коломийце особый разговор будет. За то, что следует, ответит. Ты-то муж ей… Забыл? В кровати только вспоминал. Она работу бросает, черт-те с кем связалась. А ему хоть бы что: делай, мол, как, хочешь. Она и делала, что пришлось.
— Не пойму я ничего… Мне целую историю рассказали в милиции. Только я думаю, что Шура ни при чем.
— И я думаю, что ни при чем. Ее поддержать надо сейчас. Она же твоя жена! Помнишь, когда тебя из комсомола исключать собирались, как она горой встала. Не побоялась, сказала, что верит в тебя.
— Помню.
Коваль тяжело вздохнул.
— Хорошая она… Любил я ее…
— А сейчас что, сразу и разлюбил?
Коваль опустил голову.
— Не знаю я… В глаза ей теперь смотреть не смогу…
Сигов взял руку Коваля и крепко пожал ее.
— Держись, Миша! В жизни и не такое еще может быть… Главное, не горячись… Остынь. А потом, как сердце подскажет, так и сделаешь.
Он распрощался и пошел. Коваль окликнул его.
— Иван Петрович… А то, что в милиции говорили, правда?