Выбрать главу

И только трубадур Скриб не спал в эту ночь. На душе его было холодно. Так холодно, как никогда в жизни. Этот липкий холод, сковавший его еще во время встречи новобрачных, так и не отпускал. На свадебном пиру, как и полагалось придворному музыканту, он был весел, много пел и много пил. Но после, когда уже под утро гости устроились на ночлег, он не пошел в свою опочивальню. Он точно знал, в какой половине замка должна была разместиться герцогиня. И отчего-то ноги сами понесли его под ее окна. В окне было черно. На воздухе холод, такой же как внутри, не тревожил его. Он стоял под порхающими снежинками, не заметив того, что приближается рассвет. И не ведал, отчего он здесь. Это было так не похоже на него, обычно веселого и беззаботного. Но Скриб продолжал стоять у башни, представляя зеленые ее глаза и удивляясь себе.

V

- Эй, Скриб! И что тебя с утра пораньше несет-то! - раздавался во дворе голос старой кухарки. - Поел бы сперва. Хлеб с сыром да мед давно для тебя готовы.

- Тебе еще Их Светлостям обед готовить, ступай, - смеясь, отвечал Скриб, замахиваясь топором над колодой с поленом.

Кухарка прищелкнула языком и, полюбовавшись несколько минут на воспитанника Его Светлости, только улыбнулась - что с него взять-то, с чудака? И пошла на свою кухню, не беспокоясь теперь о том, чтобы дров было довольно.

Меж тем чудак, разрубив полено, перевернул половинку его и снова ударил по ней топором. В это морозное утро в самом начале марта рубка дров была лучшим, что отвлекало его от глупых мыслей, роившихся в голове и не дававших покоя.

Утро в Жуайезе мало отличалось от утра в Брабанте. Разве что работники многочисленнее, да занятий у них поболее. После завтрака, к которому герцог не явился, Катрин вышла прогуляться и осмотреть замок и сад, увиденный ею из окон спальни.

Среди прочих слуг, занятых чем-то во дворе то тут, то там, она заметила и Сержа Скриба. Это имя она запомнила хорошо. Он стоял без плаща, в простом черном котте, с закатанными до локтей рукавами и просто рубил дрова. То наклоняясь над колодой, то выпрямляя спину, занося топор над головой. Голова его была непокрыта. Катрин не могла отвести глаз от него, сдерживая неожиданную дрожь в кончиках пальцев: словно она касается его тела, и чувствует под его прохладной от морозного воздуха кожей разгоряченные работой мускулы.

Вздохнув, герцогиня заставила себя отвернуться и продолжить прогулку. «Он всего лишь слуга, выполняющий любую работу в замке, - твердила она себе. - И то, что ему позволяют петь при дворе - лишь милость герцога, за которую он должен быть благодарен». Но сделав несколько шагов, она обернулась, снова бросила взгляд на Сержа и быстрыми, уверенными шагами скрылась среди деревьев.

Проводив взглядом мелькнувшую в саду фигуру герцогини, брат Паулюс сонно усмехнулся. Пир накануне удался на славу, и монах только с рассветом завалился спать на какой-то лавке. С утра его разбудила жуайезская кухарка, накормив вкусным свежим хлебом и поставив бочонок местного вина. Тоже очень неплохого.

Паулюс задумчиво почесал затылок, тронул пятками своего ослика и медленно двинулся в сторону замковых ворот, напевая песенку Скриба.

Тот обернулся, услышав голос своего приятеля, да еще и ужасно перевравшего мотив, и, оставив топор на колоде, поспешил к другу.

- Тебе впору самому канцоны писать! - крикнул он на ходу. - Что за дивная мелодия!

- Нет, друг! Если я начну сочинительствовать, твоя слава померкнет! - усмехнулся монах. - Так что я лучше буду выращивать свой виноград и почитывать иногда молитвы.

- Ты главное с молитвами не переусердствуй. А то станешь как брат Ансельм. С кем мне дружить прикажешь?

- Я, Скриб, никогда не променяю нашу дружбу с тобой на молитвы. Но и ты, смотри, не переусердствуй в написании хвалебных песен. А то некогда тебе станет в харчевню заглядывать.

Паулюс хлопнул широкой ладонью друга по плечу и подмигнул:

- Старуха-то оказалась не такой уж старухой. И вовсе не косой. Худовата, правда. Но если ваша кухарка хоть чуточку похожа на нашу Барбару - она ее быстро откормит. Будет герцогу за что ухватиться. Теперь можешь смело воспевать ее красоту, никто не посмеет назвать тебя лицемером. А потом станешь оды в честь появления наследников писать. По одному в год.