– Нет, не понимаю, – Химич пьянел, ему это не нравилось. – А те черти из Гусева – это мы или не мы? А генерала вон грохнули – даже про него мне иногда кажется, что это мы, но я же понимаю, что это не мы.
– А что ты понимаешь? Мы придумали крутую штуку, она уже работает без нас. Эти из Москвы – думаешь, они о таком не мечтают? Мечтают, но ссут. Полковник же нас поэтому и спрашивал – это конкуренция, как у нас в порту. Ты придумал разгружать контейнер как-нибудь по-новому, конкурент к тебе придет и скажет – эй, ты чего творишь, давай по-старому, а то так неизвестно до чего дойти можно. Вот уверен я, что он про нас спрашивал, чтобы самому нас сдать – мы для него еще опаснее, чем любая ФСБ, он говорит, а мы делаем.
– Но не мы же уже делаем.
– А неважно, неважно. Придумали мы, значит, делаем мы, это наше.
– Хорошо, а зачем? Это же даже уже не месть, я давно не хочу никому мстить.
– Значит, не месть. Понимаешь, если чему-то нет названия, это ведь не значит, что этого нет. Есть, просто названия не придумали. Мы же не гуманитарии, в конце концов.
– То есть надо позвать гуманитария, чтобы он нам объяснил, что мы сделали?
– Хочешь, зови, конечно, но где ты его будешь искать? Были бы мы музыканты, нам был бы нужен продюсер, а так – кто нам вообще нужен?
– Священник, может быть? Я иногда думаю, что было бы здорово поговорить об этом со священником.
– Священника я знаю, – Шиша засмеялся, – он у нас норвежскую рыбу грузит. Не сам, ООО-шка а него, но хороший мужик, нормальный. Познакомить? Может, и по рыбе договоритесь, тебе же надо как-то зарабатывать.
– Да по какой рыбе, при чем тут рыба вообще. Мы с тобой людей убивали, тебя это не расстраивает, спишь нормально?
– Мы убивали ментов. Вот ты опять начинаешь – людей, людей. Договорились же – люди это мы, а не они.
– А ты уверен, что так бывает, чтобы кто-то не был человеком, потому что мы с тобой так решили? У нас вообще есть такое право?
– Какой-то совсем дурацкий вопрос. Если права нет, то как же мы им с тобой воспользовались? А мы же им воспользовались, и нам ничего за это не было.
Налили еще, замолчали. Химич смотрел на огонь и думал – ну хорошо, вот завтра он проснется президентом, мало ли как бывает, должен же кто-то быть президентом, пусть будет он, Химич. Надо как-то решать милицейский вопрос – сколько их в России, миллион, два, три? Целый город, причем немаленький. Что с этим городом сделать? Смертной казни в стране нет, и хорошо, что нет (посмотрел на Шишу – вдруг что-нибудь скажет про смертную казнь? Но Шиша молчал, тоже что-то думал), но есть уголовный кодекс. Допустим, честных милиционеров не существует вообще, кто-то убивает, кто-то ворует, кто-то деньги вымогает, кто-то сам дает взятки – для каждого есть уголовная статья. Надо, наверное, всех судить, то есть вот берешь этот миллион, или два, или три, тащишь в суд, и миллион процессов, миллион приговоров, миллион мест в тюрьмах – массовые репрессии как они есть, сталинизм какой-то, не получится, только хуже будет. А что еще можно сделать? Ну допустим, амнистия всем. Все преступления, совершенные до какого-то числа, прощаются. Ну ладно, не все, а только те, которые не против личности – воровство, коррупция, превышение полномочий. Амнистия в обмен на – на что? Химич вспомнил, как когда-то ездил с друзьями по монастырям Вологодской области, мертвые деревни на пути, выбитые или заколоченные окна, борщевик вдоль дорог. Вспомнил того Романовского-отца, задушенного стальным тросиком. Нестарый же был мужик, крепкий, и чего бы ему вместо этой дурацкой стоянки не жить в большом деревянном доме, растить картошку какую-нибудь, сдавать ее оптовикам, или бычков каких-нибудь выращивать. Эти мужики в милицейских погонах – они ведь не сами эту жизнь устроили, просто вот есть такая в обществе возможность для мужчины – надеть погоны и ничего не делать, и жить преуспевая. Не было бы этой возможности, не было бы и миллиона ненаказанных преступников. И значит, когда Химич проснется президентом, он их всех амнистирует – каждого в обмен на расписку, что амнистируемый обязуется взять кредит в сельскохозяйственном банке и уехать в деревню заниматься крестьянским бизнесом. Миллион преступников легко превратить в миллион крестьян, отличная идея.
– И это лучше, чем стрелять, – сказал Химич вслух.
– А? – переспросил Шиша, но Химич уже не ответил, потому что через площадку мемориала к ним шли двое – в темноте совсем как тени, но тени очень узнаваемые, в милицейских картузах и с привязанными к поясу дубинками. Пока они приближались, Химич оценивающе, даже не как президент, а как помещик, смотрел на них – Боже, ну разве это крестьяне? Нет, нет, совсем утопия, только убивать. Двое тем временем подошли к вечному огню.