Татуированный мужик, называемый Мохначом, поднялся величественно со своего стульчака-трона, не спеша застегнул брюки.
- Слышь, Валек, подвинься: припаренного привели.
И тощий парень, закашлявшийся от хохота, привстал, уступив Герою место.
Выходит, и гуманизм не чужд здешним сидельцам.
- Доходяга, - добродушно улыбнулся Мохнач, кивнув на изможденного Валька, словно бы отметил в нем забавную черту: про рыжих таким тоном говорят или про щербатых. - Пилигрим.
Герой улегся на нару, еще теплую после доходяги Валька, ничуть не думая, отчего дошел этот молодой парень и не таится ли в вонючем матрасе прилипчивая зараза.
Беспокоили только свалявшиеся комья ваты, давившие на избитую спину.
Герой желал забыться и заснуть. Но не получалось. Не столько даже от боли, сколько от неотвязных раздумий. Негасимая лампочка под потолком, защищенная сеткой, словно бы символизировала свет неодолимых мыслей.
Потрясала удивительная нелогичность происшедшего.
Совет не зарекаться от тюрьмы Герой никогда не относил к себе. Политический произвол в стране закончился после Сталина, если и сажали при Хрущеве и Брежневе, то только действительных и активных врагов режима, так что даже отца Героя с его умеренным диссидентством сначала предупреждали, а потом выслали. И коли сам Герой с властью не боролся, он был вполне уверен в своем нетюремном будущем. Что же до уголовных статей, то в его кругу не воровали и не убивали по определению, низкая уголовная жизнь протекала совсем в других слоях общества, слоях, абсолютно чуждых и непонятных ему. Конечно, он слышал, что милиция и угрозыск могут прихватить невинного и навесить ему чужие дела, но - какого невинного: рецидивиста или спившегося алкоголика, то есть такого персонажа, который хоть, может, и не совершал именно данного преступления, но мог совершить, принадлежал к криминальной среде. Чистая же публика, к каковой всегда принадлежал и Герой, была от подобных неприятностей решительно застрахована. Так до сих пор ему казалось. Но чтобы ни с того ни с сего приехали домой, схватили, утащили в этот застенок, избили... Такого просто не могло быть! При умеренных брежневских коммунистах, которых так не любил Григорий Иванович Братеев, да и сам Герой в душе всегда презирал, хотя и не протестовал вслух, такого произойти просто не могло! Правда, при новых властях случались странности: вот арестовали же академика Фогельсона. Настоящего академика РАН. Ну нельзя же трогать такого человека! Правда, Фогельсону приписывали какие-то уголовные деяния, хищение средств - но приглашали бы вежливо на допросы, а не совали в камеру! Новые власти отвергли прежние неписаные правила, когда к приличным людям относились иначе, уважительнее, чем к пьяной и вороватой народной массе, - и это лишало привычной опоры в жизни.
Бизнесмены, новые хозяева русской жизни, тоже ни от чего не застрахованы. Слышал Герой, как вчерашних преуспевающих нуворишей выхватывали из их десятикомнатных квартир и вилл, совали в тесную камеру, и оттуда выходили через годы бледные доходяги с последней стадией туберкулеза.
Теперешние власти нарушали тем самым фундаментальные правила игры. Очень богатые - они должны находиться в особом статусе. Ну не то чтобы прямо быть недоступными для закона - но все-таки солидное состояние обязано обеспечивать некоторую экстерриториальность. Страховать не только от сумы, но и от тюрьмы. Во всяком случае - от ужасов обычной тюрьмы. Пусть бы существовали особые тюрьмы, особые камеры. Ну все равно как дворяне в царские времена не могли подвергаться телесным наказаниям, секли только простонародье. И это правильно!
Ну и самое главное: он же ни в чем не виноват. Он не убивал эту несчастную Ариадну - так как же можно так обойтись с ним?! Ну спросили бы вежливо: откуда записка, почему телефон? А этот подлый следователь не хочет бегать, искать неизвестного убийцу, предпочитает, не выходя из кабинета, произвести в убийцы первого, кто подвернулся под руку. А Герой должен стать его жертвой. Почему?!..
И если он не выдержит пыток, "признается", все знакомые согласятся с тем, что он убийца, - и будут спокойно жить дальше.
Получается, что тюрьма - что-то вроде лотереи с отрицательным выигрышем. Попасть внезапно в пыточную камеру и на нары - ну все равно что по пути на свидание попасть под рухнувший балкон.
В нелогичности происшедшего содержалась и невозможность спасения. Защищаться можно даже на войне от пуль врага, но никто не может защититься от упавшего на голову кирпича - судьба. Вот даже и метеоритом кого-то убило когда-то. Такое же чувство должны испытывать лабораторные мыши в своем стеклянном ящике: живут себе, любят своих мыших, и вдруг сверху рука в перчатке, хватает кого попало за хвост - и пожалуйте в смертельный опыт!
Но ведь и деды под таким же слепым жребием жили в конце тридцатых: кого не схватили - работали дальше и дальше, даже шедевры создавали, как Шолохов, Шостакович, Вавилов-брат-Сергей; кого схватили - умирали в муках, как Бабель, Мейерхольд, Вавилов-брат-Николай... А в чумные века так же слепо выхватывал жребии очередной мор: кому жить, творить и копить - кому в яму...
Значит - вернулись времена рулетки и судьбы.
Каково было знаменитым и счастливым футболистам Старостиным с восторженного стадиона разом в пыточный подвал? Вчерашнее счастье тоже мнилось им как далекий сон!
Больно было лежать на комьях ваты, но ненависть к пытателям, выбравшим его в жертвы, оставалась сильнее боли.
Внезапно надвинулась массивная фигура. Мохнач.
Герой слышал всякое про камерные нравы и испугался - оказывается, и в его положении можно еще чего-то испугаться. А он-то воображал, что упал уже так глубоко, что глубже падать некуда.
- Слышь, припаренный, хочешь мастырку?
- Чего?
- Травку покурить. Полегчает. После припарки лучшее дело - мастырка. Поплывешь по плану.
Наркотик, значит, понял Герой.
- Не, спасибо.
- Не "спасибо", а мудак ты недоделанный, - добродушная интонация мгновенно сменилась злой. - Таких здесь, знаешь, - на бригаду кидают.
Непонятно, но скверно. Ясно только, что враги со всех сторон: враги в пыточных кабинетах, но и в камере общество не лучше. Здесь и там желают приспособить его к своим нравам, своим целям. Страшный человек, однако, не стал сразу приводить в исполнение смутную угрозу, отвалил.
Герой не то чтобы заснул, но забылся.
29
Но не все в камере плохи. С утра Героя наставлял сосед в покосившихся очках, тот, что выступал уже переводчиком с блатного языка на русский.
- Если хватит сил - не признавайтесь. Ничего не подписывайте. Упритесь рогами, как здесь образно выражаются. У них ведь по-прежнему все на признаниях держится. Царица доказательства. Богиня! Признался - пропал. Никакой суд потом ничего не будет слушать про припарки здешние. Извиняюсь, про пытки.
- Но ведь нужны какие-то улики. Объективные, - возразил Герой, сам стесняясь своей наивности. - На одних признаниях приговор не выносят.
- Устроят показуху, следственный эксперимент у них называется. Сначала режиссер ихний объяснит вам, куда идти, как показывать: здесь вы жертву придушили или кухонным ножом зарезали, сюда нож выкинули. И заснимут на видео. Это уже считается - объективно. А кто им мешает нужный нож принести? Вещественное доказательство, вещдок. Вы же его в руку возьмете, отпечатки свои приложите под ихним плотным руководством - и вперед на экспертизу. А с этой отпечаточной экспертизой уже такая объективность получится, что родная мать в ваше окаянство поверит! Свидетели отыщутся тоже - объективно покажут. Например, что труп из квартиры выносили. А этих шакалов знаете сколько вокруг уголовки кормится? Мелкая шпана припугнутая. Расскажут, как в кино: все видели, все подтверждают! Угрозыск - театр, все люди в нем актеры, учил такой авторитет, как Шекспир.
Собеседник выделил голосом слово "авторитет", намекая на его особенное значение в здешнем тюремном государстве.