Когда Бессмертный и его истинная встречаются, у них не возникает никаких вопросов. Они просто хотят быть вместе. Так было всегда. Так должно быть. Для истинных счастье заключается в союзе со своей парой. Это ведь так просто!
Вчера, когда она просила ее не трогать, смущаясь и в то же время поддаваясь, я думал, что дело в отсутствии опыта и волнении. Конечно, когда страсть охватывает тебя в первый раз, можно потерять голову, можно запутаться в собственных ощущениях, испугаться их и даже запаниковать. Да я сам волновался так, словно женщин никогда прежде не видел, не прикасался к ним, даже не дышал в их сторону, не то что сексом с ними занимался. Хотя, если быть честным, я действительно им не занимался пару столетий точно, а может и тысячелетий. Во времени я разобрался поверхностно, потом. Сейчас мне нужна была суть мира. Ее я познал и расслабился.
Я хотел сделать так, чтобы ей было просто, удобно, легко. Чтобы она могла насладиться нашим единением и счастьем, не размышляя о бытовых вопросах, а мне все это не трудно.
Моего желания обычно достаточно, чтобы реальность приняла меня. Я хотел стать ее мужем, и чтобы она ни в чем не нуждалась. Чтобы у нее все было. Я это мгновенно получил.
Теперь у меня есть своя фирма с хорошим управляющим, а ее старый владелец уверен, что выгодно ее продал. Получил ли он на самом деле хоть что-то или счет в банке вырос, а вилла на Мальдивах сгорела для соблюдения баланса — я не знаю. Не мое это дело. Пусть мир сам решает, как с ним правильно поступать. Ему виднее, а мне же нужно, только чтобы у Марты были средства на все, что она только пожелает.
Я для нее готов на все. Я для нее уже сделал все, что мог на данный момент, а она недовольна и говорит так, словно не истинная, а просто взятая в плен. Ничего не понимаю. Откуда такие глупости?!
Когда она стала заявлять, что вызвала меня вчера, что ничего не было, меня мгновенно затрясло. Это, во-первых, было очень больно, прямо удар ножом в самое сердце. Мой смысл жизни просто отрекался от меня. Во-вторых, это было опасно для мира. Ему тоже было больно от того, как она пыталась порвать тонкие нити нашего несуществующего прошлого. Успешно, как ни странно. Реальность у меня под ногами пошатнулась, задрожала от ее слов. Тут то мне и стало ясно, что она может просто развалиться, если она продолжит в том же духе, а я не вмешаюсь.
Она может просто все разрушить из-за какой-то глупости, которая как-то попала в ее голову.
— Хватит! — буквально вырывается у меня.
Я действительно хочу, чтобы она это прекратила, потому что она пытается отобрать у меня ощущение безмятежного счастья, любви и свободы. Она пытается отобрать у меня то, что мне так сильно было нужно, то к чему я тянулся. То что, черт ее подери, нужно ей самой.
Она угрожает миру своими капризами, угрожает мне, угрожает нам. Никак иначе я к происходящему отнестись не могу. Еще не хватало, чтобы кто-то начал сомневаться в измененном прошлом и сломал его полностью. Мир нам такую рану просто не простит, а искать счастья где-то еще я просто не готов.
Я отбираю у нее телефон, прощаюсь с ее матерью, глядя Марте прямо в глаза. Вот что за дьявол в нее вселился? Как она не понимает? Почему не чувствует то же, что и я? Почему ей нужно еще что-то?
Меня это злит, и я не сдерживаюсь, когда прижимаю ее к стене, как маленькую шкодливую зверушку.
Нельзя так с ценностями обращаться. Нельзя так относиться к нашему союзу. Я хочу проорать ей это в лицо, но я понимаю, что она не услышит. В ее голове какая-то вата, через которую истине не пробиться, а вот наказать ее хочется, отшлепать, проучить, встряхнуть и подчинить, чтобы она даже мысли не допускала о том, чтобы противиться нашей с ней участи, чтобы ценила то, что дал нам этот мир.
Я даже рычу, понимая, что не справлюсь, если она продолжит в том же духе, порву ее просто на части, как угрозу, и сам этого не переживу, потому что жизнь без нее смысла иметь уже не будет.
Жестокий замкнутый круг.
— Тебе нужен только я, — говорю я ей строго и снова целую, пытаясь напомнить, кто я для нее и что нас связывает.
Вчера я старался быть нежным, хотел быть нежным с ней, чтобы не напугать, не причинить ей боль, а теперь я хочу властвовать так, чтобы и она, и весь этот мир усвоили наконец: она — моя и это не может оспариваться!