Казимир Фермини одним махом осушил стакан и посмотрел на иностранца, который продолжал рассказ:
— И тогда я сказал себе: «Я буду не я, Базилио Коста, если не приеду посмотреть на это место. Я хочу побывать там, где ее помнят юной девушкой». Я пообещал себе это, потому что любил ее.
Фермини накрыл его руку своей.
— И я учил французский язык, словно какой-нибудь школьник, — продолжал Базилио. — Я хотел дождаться конца войны, чтобы отправиться в путь. Но когда стареешь, нет времени ждать.
— Это правда.
Базилио был очень взволнован. Он так ждал, что приедет сюда, в Париж, и увидит, где прошла ее юность.
— А письмо я только что передал тому, кому оно предназначалось.
Он помолчал.
— В это трудно поверить, но он был там, на тротуаре напротив, вместе с вами. Этот парень, Ванго. Я увидел его и побежал, чтобы передать письмо.
Фермини был потрясен. Он слушал Базилио и не мог вымолвить ни слова. Такую историю он не осмелился бы перенести в свой роман.
— Когда стареешь, нет времени ждать, — повторил Базилио. — А она? Кто знает, что с ней стало?
Он провел ладонью по глазам.
И в эту минуту в отверстии люка показалась голова в белом платке.
— Слава богу, все ушли, — сказала Мадемуазель, не глядя на них. — Эти немцы наконец-то ушли!
Она стояла на лестнице, торчавшей из люка, и, несмотря на измученный вид, хохотала. Даже ее плечи вздрагивали от смеха.
— Да, все закончилось, — сказал Фермини.
— Надеюсь, вы не заставите меня еще раз пережить такое, Казимир!
И она повернулась к ним.
Базилио оцепенел, глядя на это лицо, появившееся словно из-под земли.
Фермини смотрел то на нее, то на сицилийца. Он знал, что для него теперь все кончено.
— Базилио…
— Мадемуазель…
Выйдя на соседнюю улицу, Макс Грюнд сказал своему врачу-французу:
— Вы уверены, что хотите проводить домой этих господ?
Грюнд был пьян. Шофер помог ему забраться в автомобиль.
— Разумеется, — сказал доктор. — Моя машина стоит чуть дальше.
Сзади ждали Кафарелло и Виктор Волк. Они держались с достоинством и выглядели несколько трезвее Грюнда.
Автомобиль уехал.
Доктор Эскироль, по-прежнему находясь в прекрасном расположении духа, встал между ними и взял их под руки.
— Господа, я доведу вас до своей машины. Теперь вы на моем попечении.
И он замурлыкал самую знаменитую песенку Нины Бьенвеню.
Виктор вполголоса подпевал. Кафарелло шагал вперед, как сомнамбула. Так они шли несколько минут. А за ними кто-то следовал по кровельному желобу.
Они свернули в узкий переулок.
— Кажется, я перепутал улицу, — сказал Эскироль и отпустил руки обоих спутников.
Те остановились. Эскироль прошел несколько шагов вперед и обернулся. С задумчивым видом, полузакрыв глаза, он держал в руке пистолет.
Двое приятелей растерянно таращились на него.
— Когда-то, — сказал Эскироль, — я гулял по Парижу с друзьями. Как сейчас. Нам было хорошо. Одного звали Жозеф Пюппе. Другого — Зефиро. Третьего — Хуго Эккенер. Мы любили друг друга. И дали клятву.
Наверху, на крыше, Кротиха тоже остановилась.
— Двоих уже нет в живых, — сказал Эскироль. — Из-за вас. Моя жизнь изменилась. И мир изменился.
Его рука была тверда.
Кротиха услышала два выстрела.
Она посмотрела вниз и увидела на земле два распростертых тела, а рядом человека с пистолетом.
Уходя, мужчина на мгновение попал в полосу света. Она увидела, как он развязывает галстук в горошек. И узнала его.
Это был Сезар.
При въезде в Париж у шлагбаума остановился черный автомобиль, и водитель предъявил полицейскому пропуск за подписью епископа.
— А что за люди с вами?
— Это моя семья.
Полицейского это как будто не удивило. Он направил фонарик внутрь машины и оглядел троих пассажиров. Один из них спал, второму, с красным платком на шее, было явно не до сна. На коленях у него лежало раскрытое письмо, а на щеках блестели слезы. Рядом, прислонившись к его плечу, дремала молодая женщина.
— Благодарю, ваше преосвященство, — сказал полицейский, возвращая пропуск звонарю Симону.
Автомобиль тронулся.
Через три километра на полном ходу открылось окно, и из него прямо в кювет полетел чемодан. Он прокатился по заснеженной траве и замер.