Всего этого хватило бы на целую жизнь. Или даже на две жизни, слившиеся воедино.
— Умоляю тебя! — выдохнула она. — Скажи, чего ты испугался? Я помогу…
Ванго снова прикрыл ей рот ладонью. Ему показалось, что он услышал щелчок — как будто кто-то взвел курок.
— Он здесь.
— Кто?
Этель перевернулась на спину.
Ванго стал совсем другим.
Еще три недели назад они не знали друг друга. Познакомились в небе над Нью-Йорком, в первую ночь полета. Как же Этель хотелось вернуться туда и бесконечно переживать все, что было, секунду за секундой, начиная с первых слов:
— Ты что, вообще не говоришь?
Конечно, она молчала. Таков был ее ответ на все вопросы, которые ей задавали последние пять лет. Взяв стакан с водой, она просто отвернулась к окну. Они летели на сто метров выше самых высоких небоскребов — сверкающих столпов света посреди ночной тьмы. Этель даже не поинтересовалась, кто он такой.
— Я знаю, что ты здесь вместе с братом, — сказал Ванго. — Ты никогда не говоришь с ним. А ведь он так заботится о тебе.
На этот раз она повернула голову, и он увидел ее внимательные зеленые глаза.
Все пассажиры давно спали. Она пришла, чтобы выпить воды, и наткнулась на этого паренька, сидевшего в полутемной тесной кухоньке дирижабля. Он чистил картошку. Значит, работал здесь поваренком.
Этель подошла к двери, собираясь вернуться к себе в каюту. И услышала за спиной:
— Если не сможешь заснуть, знай: я всегда тут и меня зовут Ванго.
Эти слова удержали ее на месте. Она повторила их про себя.
«А если я засну, будет ли он еще называться Ванго?» — подумала она. И снова взглянула на него, почти против воли. Она увидела, что он придает форму идеального восьмигранника каждой картофелине, как драгоценному камню. А главное, она поняла: Ванго не похож ни на кого из знакомого ей доселе мира.
Дирижабль уже летел над морем. От Манхэттена остался только светящийся ореол.
Ванго сказал:
— За свою жизнь я тоже произнес очень мало слов. Твое молчание развязывает мне язык.
Она улыбнулась и вышла из кухни, но эта улыбка выдала ее.
Потому что… да, всего через несколько минут она вернулась. Села на какой-то ящик, сделав вид, будто не замечает Ванго. А он напевал песенку на незнакомом языке.
Теперь юноша уже и не помнил, какими рассказами заполнил ту ночную тишину. Знал только, что проговорил до самого утра. Может быть, он начал с картошки, которую чистил. Эта картошка — вареная, тушеная, жареная, тертая, взбитая в пюре — зачаровывала его. Иногда он даже запекал ее, обмазав глиной, а потом раскалывал оболочку камнем. От картошки он, видимо, плавно перешел к яйцу, а от него — к курице и вообще ко всему, что связано с птичьим двором, огородными запахами и лавкой пряностей, ко всему, что, созрев, по осени со стуком падает с фруктовых деревьев. Он описывал треск расколотых каштанов, шипение грибов на сковороде. Она слушала. Он дал ей понюхать баночку со стручками ванили, и, когда она поднесла ее к лицу, наконец-то услышал первый звук из ее уст — что-то вроде невнятного стона, какой издает ребенок, повернувшись во сне.
С минуту они молча глядели друг на друга. Она казалась удивленной.
Ванго продолжал говорить. Позже он заметил, что стручки ванили заставили девочку прослезиться и даже пряный запах дрожжевого теста на кухонной доске пробудил в ней какие-то воспоминания.
Он видел, как она оттаивает.
На следующий день, пролетая над тридцать пятым меридианом, Этель произнесла первое слово:
— Кит.
И действительно, внизу плыл по волнам белый островок, который не заметили даже члены экипажа. Островок становился серым, как только вздымался из пены.
После этого слова прозвучало еще одно — «тартинка», потом «Ванго», а затем и другие, в том же роде, которые тешат глаз или утоляют аппетит. Так продолжалось почти две недели. Этель почувствовала, что к ней возвращается жизнь — как зрение к слепому. Пол, сидевший за общим столом, следил за выздоровлением сестры. Он не слышал ее звучного голоса со дня смерти их родителей.
Двадцать первого августа, как раз перед вылетом из Японии, Этель впервые уловила во взгляде Ванго смятение. Что же случилось в тот вечер?
Этель внезапно вспомнила, что даже мечтам приходит конец.
И вот теперь они лежали в гнездышке из колосьев и солнца. Как это было чудесно — очутиться здесь ранним утром, вдвоем, так близко друг к другу и так далеко от остальных. Этель храбро протянула ему руку и явственно ощутила, как дрожит его рука.