…И я почувствовала, как с последним словом печальной баллады безопасно опускаюсь на что-то надежное, упругое, мягкое и погружаюсь в глубокий, исцеляющий сон…
Плеск волн настойчиво выводил равномерную, неумолкающую мелодию жизни. Сквозь ускользающие обрывки сна я удивленно прислушивалась к монотонному шуршанию, которое невозможно спутать с чем-то другим. Несомненно, так умеют петь лишь морские волны, разрезаемые килем быстроходного парусника. Но как я оказалась на корабле?
Тоненькая струйка пресной воды, сладкой и умеренно холодной, неожиданно полилась мне на губы. Я открыла рот, жадно глотнула — поняла, как сильна мучающая меня жажда — и хрипло попросила:
— Еще!
— Я так и знал, ваше высочество, что вы благополучно выкарабкаетесь из этой передряги! — уверенно заявил приятный мужской голос. — Вы напоминаете мне хорошо просоленный линь[3] — гибкий, проверенный и чрезвычайно крепкий…
Заинтригованная своеобразными аргументами незнакомца, я распахнула глаза и была незамедлительно наказана ослепительным лучом полуденного солнца, резанувшего меня прямо по зрачкам.
— Ой!
Я лежала на палубе парусного судна, укрытая куском плотного сукна, а рядом со мной на коленях стоял самый лихой во всей Антее пират, поддразнивающе подсвечивающий мне в глаза до блеска отполированным боком медной кружки.
— Ой-ой! — Я жмурилась и терла припухшие веки.
Мужчина снисходительно рассмеялся, но я уже узнала его вызывающе-красную бандану, полыхающую, будто пожар, и золотую серьгу в ухе. Столь неприкрыто-пижонистой внешностью обладал только один человек на всем белом свете.
— Маллер, — обрадованно вскрикнула я, сжимая темное от загара запястье пирата, — Маллер Справедливый!
— Он самый, причем готовый честью и правдой служить вашему сумасбродному высочеству! — Де Вакс приветственно сорвал свой знаменитый шарлаховый[4] платок, являя моему взору идеально выбритую макушку, и поклонился с галантностью, ничуть не уступающей навыкам какого-нибудь титулованного придворного из свиты короля Мора.
— Рады стараться, ваш-выс-во! — по-простецки гаркнули пять-шесть матросов из числа экипажа, с любопытством кучкующиеся в паре шагов от нас.
— А чего же ты меня сразу в сумасбродные-то записал? — иронично поинтересовалась я, с помощью пирата поднимаясь.
— Так это… вон оно какое дело получилось… — Из кучки моряков вальяжно выдвинулся колоритный смуглый верзила, облаченный в лимонно-желтые шелковые шаровары. (Кстати, для меня так и осталось загадкой, почему бравые ликерийские пираты всегда питают склонность к кричаще-вульгарным нарядам.) — Нам всяких пассажиров перевозить доводилось: и каторжников, и беглецов, и, прости Аола, рабов… Но ведь всегда чин чином — с берега на берег. А чтобы люди к нам вот так, сами с неба падали, — этакое чудо у нас впервые!
— Как — с неба? — Я оторопело уставилась на Маллера.
Капитан насмешливо ухмыльнулся:
— А вот так, элементарно! — Он приподнял правую руку, державшую опустевшую кружку из-под воды, подставил под нее левую и выразительно выпустил посудину, шлепнувшуюся точно в согнутую чашечкой ладонь. — Бум-с!
Я озадаченно почесала в затылке:
— Клянусь Пресветлыми богами, ничего не понимаю!
Матросы дружно заржали, довольные поистине сногсшибательной пантомимой своего вожака.
— А я вообще-то боцманом на «Марготе» служу, — продолжал бурно жестикулировать обладатель раритетных штанов, наслаждаясь оказываемым ему вниманием. — Мамукой меня кличут. Так вот, прошлой ночью накатила вдруг на нас страшная гроза. Ветер так и завывал, будто свора голодных демонов, пытаясь сорвать такелаж. И тогда наш капитан дал приказ срочно свернуть марсель[5] на грот-мачте[6] да спустить его вниз. Но только мы ослабили парус, собираясь увязать плотное полотнище, как вдруг в небе над нашими головами появилось летящее вниз тело, свалившееся прямиком в образованный марселем мягкий гамак. Мы едва успели вас подхватить…
Я растерянно прикусила губу:
— А что произошло дальше?
— Да ничего особенного. — Последнюю точку, оканчивающую невероятный рассказ, поставил сам Маллер, ненавязчиво переходя на «ты»: — Уснула ты тут же, как младенец! Точнее говоря — вырубилась. И знаешь, я взял на себя смелость снять с тебя кольчугу и обнаружил огромное кровавое пятно, расплывшееся на манишке твоей рубашки. Но раны под ним не выявилось — только нежная, свежая кожа…