Краем глаза наблюдаю, как наедине мой брат притягивает свою невесту в объятия, пока я иду в гостевую комнату, в которой однажды уже останавливалась. Прикусив большой палец, я лишь надеюсь, что не сильно испорчу их праздничные выходные.
Переодевшись и приготовившись к разговору, я иду по коридору, растирая лицо, и надеюсь, что все следы опьянения исчезли.
Когда захожу на кухню, приходится прикрыть рукой глаза и быстро заморгать из-за яркого света, чтобы не ослепнуть.
Кем смеется.
— Тяжелая ночка?
— Совсем нет.
И это не ложь.
Кем на кухне один. Две чашки чая стоят на красивом круглом столе из дерева. Кухня, как и гостиная, оформлена в вишнево-красных тонах с бежевыми стенами и большими смелыми картинами чашек кофе на них.
— Я подумал, ты можешь быть голодна, — говорит брат.
— Ты слишком хорошо меня знаешь, — признаюсь.
Он не оборачивается.
— Я хорошо тебя знаю.
Я сажусь на один из стульев из кованого железа и беру чашку с цветочками.
— М-м-м... мятный.
— Да, Макайла сказала, что тебе нравится этот вкус, — говорит Кем, на этот раз отворачиваясь от плиты, на которой готовил яйца — единственное, насколько я знаю, что он умеет готовить, и делает это хорошо.
— Нравится, — говорю ему, дуя на чай, чтобы остудить его.
Он поворачивается к сковороде.
— Хочешь тост к яйцам?
Я кручу перед собой чашку.
— Да, пожалуйста.
Кем делит яичницу на три тарелки и добавляет тост, когда он выпрыгивает из тостера.
— Ты станешь прекрасной женой, — шучу я.
Он поворачивается с тарелкой в одной руке и стаканом апельсинового сока в другой, но ничего не говорит. Ни «заткнись, Амелия», ни «пофиг», ни «поцелуй меня в...» — ну, знаете, фразы, которыми все время обмениваются браться и сестры, к которым я привыкла.
— Сейчас вернусь, — вместо этого произносит он.
К этому я не привыкла.
— Макайла может поесть с нами.
Взгляд Кема всё говорит за него.
— Думаю, нам нужно поговорить наедине.
При этом я сглатываю ком в горле, зная, что пришло время для правды. Пока брата нет, я беру тарелки и вилки, соль и перец, наливаю каждому из нас сок и ставлю всё это на стол.
Кем возвращается и садится на место рядом со мной. Даже не поднимая вилку, он смотрит на меня.
— Что случилось, Амелия, что тебя так испугало?
Я тянусь к соли и слегка солю свою яичницу. Не знаю точно, что сказала ему на оставленном голосовом сообщении. Не знаю, с чего начать. Так что просто выпаливаю, как есть.
— В канун Нового Года я столкнулась с Ванессой.
Кем тихонько фыркает и отпивает сока.
— И что она на этот раз решила мне передать?
Не ожидая такого нелогичного вопроса, я замираю с вилкой на полпути ко рту, но решаю прожевать и проглотить кусок, прежде чем ответить.
Это правда — в прошлом Ванесса отправляла Кему подарки, затем писала мне в соцсетях, когда он не отвечал. Так как Кем отказывался вступать в современный мир и пользоваться фейсбуком, твиттером или инстаграмом, так она убеждалась, что он получил ее сообщения. Но вскоре после того, как я начала работать на отца, всё это прекратилось. Если не считать встреч на работе, мы с ней не контактировали.
Я кладу вилку на тарелку.
— Ее слова не были сообщением для тебя.
Хруст поджаренного тоста, когда Кем его кусает, раздается слишком громко.
— Ладно, тогда что заставило тебя пересечь страну и оставить мне сообщение, в котором ты говоришь, что мне нужно как можно скорее вернуться в Лагуну?
Есть такое понятие — слишком острая реакция, и теперь, спустя пару дней, я чувствую себя глупо из-за того, что а) вообще приехала сюда, чтобы обсудить это лично; б) оторвала брата от праздничных выходных, заставив приехать домой и столкнуться с тем, что, как я знаю, он лучше бы не стал обсуждать вовсе.
Но я здесь, он тоже, так что уже можно всё выяснить.
— Ванесса сказала, что отец изменял много лет, и потому мама бросила его.
Думаю, яичница застревает у Кема в горле, потому что он кашляет и бьет себя в грудь.
— Она что?
Я пододвигаю стакан с соком ближе к нему.
— Ты слышал меня.
Сделав быстрый глоток, он ставит его обратно.
— У нее длинный язык.
Снова подняв вилку, я ковыряю яичницу, но не ем.
— И? — спрашиваю я, сглатывая горечь во рту. — Это правда?
— Да.
Одно слово. Ничего больше.
Злость на мужчину, которого я всю свою жизнь считала героем, поднимается к горлу, и я отталкиваю тарелку, не чувствуя больше аппетита.
— Дай угадаю: значит то, что Ванесса рассказала мне о ней и отце тоже правда.
На меня смотрят пустые глаза.