— Я настаиваю, — произносит он.
— Ладно.
Я улыбаюсь.
Положив цветы, я беру куртку, шапку и перчатки, и мы отправляемся в Виллидж.
Прогулка проходит под монолог Лендона о том, как прошел его день. Я слушаю. Или пытаюсь, все это время мое сердце стучит в ускоренном ритме, а ладони в перчатках слегка влажные, и я думаю о тех двух словах — «мне жаль» — и что они означают.
Мы останавливаемся в новом месте, которое называется «Суп и лапша», потому что Лендон был уже здесь и говорит, что куриный суп с лапшой взорвал его вкусовые рецепторы.
Здесь играет живая музыка. Какая-то инди-группа, которую я не знаю. Ресторан находится немного в стороне от улицы, и я даже не знала, что он там есть, но внутри симпатично и мне здесь нравится.
Когда хостес проводит нас к столику, Лендон берет меня за руку.
Помогает снять куртку.
Садится рядом, а не напротив.
Улыбаясь ему, я снимаю перчатки, приятно находиться в тепле.
Лендон заказывает нам два супа и порцию французского хлеба. С ним легко быть рядом. И он всегда веселит меня.
— Видишь? — спрашивает он, заканчивая рассказывать о своем расписании. — Это безумие.
— Так и есть, — отвечаю, мои мысли о Бруклине и вопросе, почему он вообще потрудился написать мне.
— Это сумасшествие, но оно того стоит.
Я смеюсь.
— Может, это потому, что ты слегка безумен.
Он подвигается немного ближе.
— Это плохо?
Ложкой я разгребаю лапшу, оставшуюся в моей тарелке.
— Нет, совсем нет.
— Хорошо, — говорит он, отставляя свою тарелку.
Вытираю салфеткой рот и смотрю на него.
— Мне, наверное, стоит вернуться домой. Нужно закончить сборы.
— Да. Спасибо, что ненадолго присоединилась ко мне.
Покинув ресторан, мы идем молча, сопровождаемые паром от нашего дыхания и следами, которые оставляем на тротуаре, покрытом слякотью. В какой-то момент после подачи нашего заказа внимание Лендона сменилось, но мои мысли там, где и были весь вечер — в телефоне. Все еще решаю, стоит ли отвечать на сообщение, и ищу знак о том, что «мне жаль» не означает абсолютное завершение, хотя не уверена, что это так.
Вернувшись ко мне домой, Лендон останавливается в дверях. Я отворачиваюсь, когда он наклоняется поцеловать меня.
— Амелия, — произносит он мягким голосом. — Я больше не собираюсь звонить тебе. Кто бы ни занимал твои мысли, это не я. Но если что-то не сложится, позвони. Кто знает, возможно, для нас просто еще не наступило время.
По моим щекам бегут слезы, я поднимаюсь на носочки и нежно целую его в щеку.
— Спасибо, Лендон. Спасибо за то, что заметил того, что не замечала я.
Он смеется.
— Хотелось бы мне сказать обратное, но парень в твоих мыслях — это тот единственный, с кем тебе стоит быть.
Закрыв дверь, я прислоняюсь к ней и достаю телефон. Снова перечитываю сообщение и в этот раз отвечаю: «Почему ты отпустил меня?», но не отправляю.
А потом закрываю глаза и шепчу в темноту:
— Мой Принц.
Глава 38
КАЖДОМУ СВОЕ
Бруклин
Дежурная шутка Голливуда заключается в том, что использование стандартного формата написания сценария гарантирует, что он будет прочитан.
Шрифт Courier, размер двенадцать является необходимостью.
Перфорированная бумага с тремя биндерами6.
Примерно от девяноста до ста двадцати страниц.
Обложка важна, хотя не всегда.
Да, чтобы не рисковать, я отдал рукопись Блейку Джонсону в таком формате в день, когда ушла Амелия. И он сказал «да».
Да.
«Фанатка» получила зеленый свет!
«Да» пришло почти шесть недель назад, через пять дней после ухода Амелии, если быть точным.
И каждый из этих дней я надрывал задницу, доказывая себе, что подхожу ей.
Что могу быть ответственным.
Что я вырос.
Повзрослел.
Я выехал из дома Мэгги, чтобы быть ближе к студии. И, по правде говоря, чтобы быть одному. Я арендовал кондо в Западном Голливуде, владельцем которого мог стать по желанию.
Блейк продюсирует «Фанатку», а значит мы движемся со скоростью света. Актеры уже утверждены и по моей просьбе Келлана играет Чейз Паркер. Моя мама — режиссер, продюсер — Скотт Эдвардс.
Подготовка производства идет полным ходом. В процессе поиск места съемки, раскадровка, производственные графики, разрешения, бюджет и многое другое.
На стадии завершения производственный дизайн, художественный, костюмы и последние изменения сценария.
Покупка кинопленки, сбор съемочной группы, найм поставщика провизии, аренда звуковых сцен и оборудования — все почти готово.
Съемки вот-вот начнутся.
А потом будет постпродакшн, сведенный к минимуму, чтобы выпустить фильм к ноябрю.
С такой занятостью не могу поверить, что согласился сегодня встретиться и пообедать с Кином. Я шагаю по коридору офиса Саймона Уоррена на Мелроуз и открываю кабинет брата, чтобы убедиться, что он готов.
Но там не он.
Представьте себе мое удивление, когда за столом Кина я вижу Кема. Я избегал его со дня нашей драки. Пропускал семейные обеды и сбрасывал его звонки.
По правде говоря, я чувствую себя дерьмом за то, как поступил.
Я не раскаиваюсь в том, что было между мной и Амелией, но мне стоило поступить как мужчине и с самого начала все рассказать ее брату. Доказать, что я не был мудаком, которым меня все считали.
Я запинаюсь.
— Что это значит?
— Нам нужно поговорить, — произносит Кем, встав и положив ладони на стол.
— Да, нужно, — отвечаю я, облокачиваясь на стену и скрещивая руки на груди.
Не то чтобы мне нравилась засада, но я знаю, что настало время вскрыть карты.
— Так говори, — кратко отзывается Кем.
Разжимая руки, я подхожу к нему, останавливаюсь с другой стороны стола и сажусь в кресло.
— Прости.
Он молча кивает.
— Я облажался. Мне стоило рассказать тебе о том, что было между мной и твоей сестрой.
Он щурится.
— А что именно было?
В его голосе звучит вызов. Что-то типа: «Скажи, что она была твоей игрушкой, и я отрежу тебе яйца».
С тяжелым вздохом, я потираю челюсть.
— Мы... — я делаю паузу, проводя рукой по лицу. — Все началось как простое развлечение.
Все его тело напрягается.
Я быстро добавляю:
— Или так я себе говорил. Но это никогда не было просто развлечением. Она очень особенная, и я знал это с того момента, когда увидел ее у тебя на пороге.
— Но все равно удерживал ее на расстоянии?
Его тон злой.
— Да. Я был трусом. Я говорил, что это из-за тебя, но я тому причина. Я знал, что не подходил ей.
— И почему ты так считаешь?
— Потому что я влюблен в нее, — говорю я прямо, удивляя даже самого себя, но знаю, что это правда.
Он щурится.
— И поэтому отпустил?
— Да, она заслуживала большего.
Вот почему я надрывал задницу. Поэтому я не могу выкинуть ее из головы. По этой же причине я написал ей сообщение.
Присаживаясь, он сцепляет руки, и уголки его губ опускаются еще ниже.
— Это действительно пиздец.
Теперь прищуриваюсь я.
— Иди на хер, не тебе судить. Я люблю ее и хочу лучшего для нее. Я думал, именно ты это поймешь.
— Я не сужу. Просто, раз уж ты ее любишь, то показываешь это забавным способом.
Он сухо смеется, а я тщательно продумываю свой следующий шаг. Могу сказать ему, чтобы отвалил, и что сестра она ему или нет, я хочу ее, или могу сохранять спокойствие, как мужчина.
Почти инстинктивно мой взгляд двигается к стене и коллажу из фотографий, который повесила Мэгги. На нем вся наша счастливая, маленькая нетрадиционная семья. Все мы сидим у костра на пляже. В рождественское утро, когда Мэгги раздала носки, которые попыталась связать, будучи беременной. Это больше походило на подогреватели задницы, если бы такая вещь существовала. Жизнь, которую мы построили, потому что у нас больше никого не было. Жизнь, частью которой я отчаянно хочу оставаться. Конечно, у меня всегда будет брат, но я хочу Кема и Макайлу тоже. И Амелию. Я прочищаю горло, эмоции овладевают мной, а затем задерживаю взгляд на Кеме.
Серые глаза, такие похожие на глаза его сестры, смотрят на меня с прищуром.
— Игнорировать ее последние шесть недель — это неправильный путь, чтобы отвоевать ее назад.
Сквозь меня пробегает шок.
— Ты нормально к этому относишься? В смысле, если мы с ней будем вместе?
Кем качает головой.
— Ради Бога, она же моя сестра. Меня беспокоит только ее счастье, а раз ты делаешь ее счастливой, на что мне жаловаться?
Я пялюсь на него с открытым ртом.
Кем глазеет в ответ.
— Ты не слишком веришь в нашу дружбу, Бруклин, или в себя, если на то пошло.
Я хлопаю рукой по столу.
— Чушь собачья. Последнее, чего я хотел, это своими действиями разрушить семью, которую мы построили. Это, черт возьми, единственное, что у меня когда-либо было.
Кем обходит стол и становится рядом, протягивая руку.
— Так не делай этого. Думаю, ты отличный парень, Бруклин. Я был бы счастлив, если бы моя сестра осталась с тобой. Уверен, она того же мнения. Если спросишь, то ты единственный, кто считает это невозможным. Тот, который считает ее не из своей лиги.
— Здесь все в порядке? — В дверном проеме стоит Кин.
Я смотрю на него, потом — на Кема.
— Да, думаю в порядке.
— Это значит, ты снова начнешь приходить по воскресеньям на ужин в Лагуну? Потому что я задолбался убирать все сам.
— Пошел ты, ушлепок, — отвечает Кем. — Я помогаю.
Кин облокачивается на стену и подпирает ее ногой.
— Ага, точно, твоя помощь заключается в том, что ты лежишь на диване и разогреваешь телевизор.
— Хрень какая, — отвечает Кем и смотрит на меня. — Расскажи ему, Бруклин. Скажи, как много я помогаю.
Я гримасничаю.
— Кин прав. Ты, в самом деле, почти все время смотришь футбол.
— Пошел ты, — отзывается он с улыбкой. — И чтобы ты знал, через несколько часов приезжает моя сестра.
— Правда? — спрашиваю я.
Он поднимает бровь.
— Да, она переезжает сюда. И что ты будешь с этим делать?
Я начинаю ходить по ровной линии между братом и лучшим другом.
— Не знаю. Думаешь, она будет со мной разговаривать?
— Не уверен, — выдыхает Кем. — Она говорила, что вчера ты написал ей, но она не знала, что с этим делать.