— Я так долго сражался с обстоятельствами, с твоим принцем, что не заметил очевидного, — быстро заговорил он. — Все это время, Ида, все это проклятое время, рядом с тобой находился змей. Он, словно сказочное существо, обвился вокруг тебя и шептал, шептал… я всегда знал, что он из себя представляет, но никогда не думал, что ему интересна ты. Самая большая моя ошибка в жизни. Принц казался важной фигурой, но на деле он лишь блестел на переднем плане своей короной, не более. Важная фигура стояла позади, в тени. Шептала и подталкивала, отравляла. Тебя, принца твоего… и меня. Даже если нам не по пути, даже если все так, как ты говоришь, я обязан сделать для тебя хотя бы это: избавить от ядовитого змея на твоей шее. Напоследок. Без него тебе будет лучше. Я не сомневаюсь, что ты со всем справишься, пусть и будет невыносимо трудно. Но… боюсь, ты не справишься с ним.
— Потому что не смог ты?
— Потому что не смог даже я.
Боль внутри усилилась, и сейчас я поняла — это не из-за его рук. Это что-то другое, более страшное и глубокое. То, от чего не избавиться и не спастись. Это боль принятого решения, того самого, которое я не хотела принимать. Надеялась, что не придется.
Очередная слеза скатилась по моей щеке.
— Не буду говорить, что ты сейчас возвысил Дарлана так сильно, что в твоей речи он приобрел воистину потусторонний оттенок, хотя на деле является лишь человеком. Я скажу, что подарки напоследок мне не нужны, Хал. Тем более те, о которых я не просила. Тем более чьи-то смерти.
Он убрал руки с моих плеч:
— Тогда мы не договорились.
— Хал…
— Что, Ида? — рявкнул он во весь голос. Захотелось отшатнуться, а еще лучше — спрятаться, ведь Хал так себя не ведет. Никогда. — Что, мать твою? Ты хотела красивого жеста напоследок — вот он. Я готов. Готов уйти, раз ты так слезно просишь. Готов доказать, что люблю, хотя кто вообще требует такое доказывать? Но… ладно. Я готов. А ты стоишь передо мной и лелеешь своего Дарлана и его жалкую жизнь. Что это, если не доказательство моих слов? Он — отрава и петля на твоей шее. И эта петля обязательно затянется.
— Или это петля, которую ты в очередной раз придумал, чтобы остаться и бороться с очередными обстоятельствами. Удобно, как всегда гениально и самооправдательно, — уже в бессилии я покачала головой и сказала: — Дарлан будет жить. Это петля на моей шее, и только мне решать, снять ее или позволить затянуться. Не тебе, потому что ты ко мне отношения более не имеешь. И ты не понял, Хал. Мое предложение не подразумевало торгов и встречных требований, оно было односторонним и окончательным. И было большой глупостью верить, что все сработает, но буду тешить себя мыслью, что хотя бы попыталась… и эта попытка в сотый, тысячный раз показала: ты не остановишься. Не уйдешь. Не прекратишь выдумывать для себя испытания. Никогда. Я люблю тебя, Хал, но эта любовь не принесла мне ни минуты счастья. Это всегда была вершина вулкана и необходимость делать выбор, предавать тебя, себя или свои принципы. Встречать последствия, противостоять и отстаивать. А змей на моей шее гибок, Хал. И по злой насмешке самой Земли в моих руках то, чего так жаждет змей, поэтому все со мной будет в порядке. Ты научил меня сражаться, бороться и ожидать удара, пожалуй, теперь я готова к новым открытиям.
В этот момент земля задрожала и камни полетели вверх.
А мы с Халом провалились вниз.
ГЛАВА 29. Посмертье
Мальчик из двух миров знал мертвый язык. Но с кем он на нем общался? Мальчик любил повторять, что не только он выучил мертвый язык, но и его собеседник выучил живой. И заговорил на нем, как на мертвом. Значит, собеседник мальчика хотел общаться с кем-то еще.
Катарина Линнард, «Сказочный мир Мертвоземья».
Приземление было неловким и болезненным, я задрала голову вверх и ничего, кроме темноты, не увидела. А вокруг белел свет, что рождался из ниоткуда… Посмертье. Мы с Халом провалились сюда с поверхности, и это с нами сделала я. Случившееся можно назвать осознанной неосознанностью, жалким средним между принятым решением и нежеланием ему следовать.
Хал лежал рядом, его глаза были закрыты — кажется, он потерял сознание. Я подползла к нему, убедилась, что он дышит, пощупала голову. Мои пальцы окрасились его кровью… живой кровью. Раньше это было плохим знаком, сулящим беду или даже смерть, но сейчас вокруг не шуршали тени, не прятались жаждущие до впечатлений мертвые. Некому было почувствовать незнакомый аромат живой крови. И лишь тишина давила на уши не хуже прежнего… забавно, что мои воспоминания о Посмертье — все из прошлой жизни. Что происходило между ней и настоящим, я не помнила. Чистый белый лист. А ведь поначалу что-то было, являлось образами во сне и наяву. Но образы исчезли, как только Посмертье отпустило меня окончательно, вернулась память и пропало остальное.
Я встала на ноги, огляделась. Слепящий путь в никуда. Трудно сказать, в какой стороне можно найти выход. Я вернулась к Халу, похлопала его по щекам, пытаясь привести в сознание — не вышло, мои жалкие потуги он игнорировал, ни одна ресница не дрогнула на его красивом лице. Судя по всему, он может пролежать так очень долго… и это в Посмертье. Там, наверху, и вовсе пройдут дни.
А мне нельзя отсутствовать… дни.
Взгляд вновь уперся в лежащего на полу Хала. По щеке скатилась слеза. Опять. Если я оставлю его здесь… он выберется, но позже. За это время я успею добраться до Аллигома и уничтожить мертвых, успею лишить Хала всего. И он будет зол, очень зол. Ему захочется справедливости. Он не добьется ее сразу, но начнет копить силы и придет за мной. Или за Дарланом — возможно, гнев обрушится в его сторону, а я… а я опять стану невольной причиной нового противостояния. Так у нас повелось.
Оставлять его нельзя. Проклятый Дарлан был прав, да я в этом и не сомневалась. Хал слишком… Хал. Он никогда не сдается, он хорош во всем, за что берется, он умеет действовать, как никто другой. Он опасен, как никто другой.
— Столкновение двух личностей подобна контакту крови с мертвой землей: если есть хоть малейшая реакция, изменятся обе материи, — голос раздался из ниоткуда. Но это был знакомый голос, я слышала его уже тысячи раз. — И ты сама знаешь, во что иногда превращается смесь мертвой земли и крови. В опасное оружие, отнимающее человеческие жизни.
Я обернулась и никого не увидела. Быстро вытерла щеки и спросила:
— Лу?
— Я здесь.
И он правда был рядом, стоял и улыбался той самой добродушно-стариковской улыбкой. И глаза смотрели так, как я помнила — с едва уловимым лукавством. С насмешкой, которую могут себе позволить только люди вроде Лу — люди, знающие все на свете и видящие наперед. Для них жизненные потуги остальных, их вечные ошибки и падения, метания и сомнения, действительно немного смешны.
Ох, я причислила Луциана к людям?
Кажется, зря.
— Кто ты, мать твою, такой? — прошептала я.
— А ты еще не поняла? Я — Мертвая Земля.
— Я не об этом спросила.
Луциан медленно обошел меня по кругу, ненадолго остановился возле Хала и совсем по-человечески, по-стариковски цокнул. Продолжил свой путь и вновь оказался напротив меня, и улыбка на его губах была неизменна:
— Я говорю иначе, чем думаю и думаю совсем не то, что думать должен. И так до самых темных глубин, Ида Мор, дочь своего отца, рожденная в ночь, когда цвели чернисы. Как думаешь, отвечу ли я на твой вопрос так, как того хочется тебе?
Моя ответная улыбка получилась горькой.
— Как планируешь поступить? — Луциан кивнул на Хала, не отрывая от меня внимательного взгляда.
— Нельзя позволить ему… выбраться и разозлиться. Мертвоземью ни к чему новые расколы, войны и столкновения, ни к чему новые стены. Все без того пропахло жженой мертвой плотью.
— И недобитый зверь вдвойне опасен, — поддакнул Лу.
— Да, только он не зверь, а человек. Тебе не понять.
— Весьма оскорбительно, — не одобрил Луциан, тряхнув седой головой. — Не говори со мной так, словно я всю жизнь тебя обманывал и принес только боль, ведь это не так, Ида Мор. Я вложил в тебя больше, чем в Роксану или даже Ренана, и люблю тебя в разы сильнее их. С тобой я познал радость отцовства. И пусть все в Мертвоземье мои дети, и пусть Посмертье так же наполнено моими детьми, но ты сделала меня отцом. Не творцом или создателем, а отцом. А какой отец не желает подарить дочери мир? Это очень человеческое желание, оно эгоистично, нелогично, но бесспорно. Я не мог ему противиться, как не мог противиться твоему отчаянному зову, поэтому я здесь, поэтому говорю с тобой сейчас, хотя совсем не должен. Но дочь моя страдает, не в силах решить, что важнее: сохранить себя и идеалы собственные, или сохранить чужой покой. Что весомо, важно и необходимо. Сложнейший выбор, я должен быть рядом, должен узреть, хорошо ли я сделал свою работу, хорошо ли постарался в прошлом.