— Если мы сядем здесь, сэр, то сможем ускользнуть, когда вам надоест, — сказал Джонсон. — Что вы будете пить? Я всегда беру кьянти или чинзано, пиво здесь нехорошее.
— Я остановлюсь на мартини, но выпивка за мной, — твердо заявил Роджер. — Вы это заработали!
Джонсон был доволен.
— О, я внимательно слежу за всем, сэр, и я откровенно признаюсь вам, что очень обрадовался, узнав, что вы приезжаете сюда. За моей спиной все время маячит Северини, но я не уполномочен заниматься этими делами. Мне, однако, не нравится то, что я здесь вижу. Северини совсем помешался из-за этого Братства Зары. Он дюжинами таскает их на допросы. Нет никакого сомнения, что его заранее информировали о том, что будут предприняты попытки совершить покушение. И если вы спросите меня, то я скажу, что они не остановятся, пока не прикончат бедного парня. Я имею в виду принца, сэр, если вы это поняли. Я не хотел бы оказаться в его шкуре ни за какие деньги, даже если в чем-то его дела и не так плохи.
— О каких делах вы говорите?
— Ну какая польза от того, что вы командуете парадом, если не можете получить кусок той юбки, которая вам нравится? — спросил Джонсон. — А он, как говорят, разборчивый и порядочный… Если хотите знать мое непредубежденное мнение, — продолжал Джонсон, прочно утвердившись на своем стуле и жестом подзывая официанта, — было бы очень хорошо, если бы убийство произошло до того, как он попадет в Англию. Иначе для вас будет сплошная головная боль, мистер Вест, и, можете мне поверить, они собираются прикончить его еще до того, как разделаются с ними самими. Рожденный, чтобы быть убитым, — такова его судьба. Теперь, когда нет Ягуни, я не думаю, что у него есть человек, которому он может верить, если не считать генерала.
— Генерала Фузаля?
— Да.
Официант, выслушав их пожелания, бросился выполнять заказ. Посетителей становилось все больше, и через несколько минут свободных мест почти не оказалось. За столиками сидели человек двести: молодых и старых, богатых и бедных. Некоторые стояли у витрин магазинов в дальнем конце галереи. Из створчатой двери вышли три человека: один нес скрипку, другой — флейту, а третий сел за фортепиано, стоявшее на небольшом возвышении рядом со столиками. Зазвучала музыка.
— Через десять минут выйдет Телиса, сэр, — сказал Джонсон и тихо добавил: — Мне сказали, что она — последнее увлечение принца. Он слышал ее однажды по радио и сразу же прибыл сюда. Он храбрый малый, отрицать этого нельзя, как вы понимаете. Я видел его собственными глазами и убедился в этом. Жалко, что малышке всего шестнадцать или семнадцать лет.
«Бог с ними, с прегрешениями Асира, посмотрим, что за итальянец ужинал с Барнеттом», — подумал Роджер.
Но не от всего можно было так легко отмахнуться. Нужно было следить за каждым углом кафе. Надо сказать, что ему очень нравился Джонсон. Если один вид хорошенькой итальянки поднимал настроение сержанта, скрашивая его одиночество в Милане, что ж — это отлично.
Тем временем терпеливая толпа стала еще больше. Через несколько минут Джонсон наклонился и сказал по-английски:
— Слух о том, что у принца и Телисы завязался роман, стал всеобщим достоянием. Об этом говорят все. Я никогда не видел здесь такой толпы.
Народу действительно стало слишком много.
А затем появилась и певица.
«О-го-го!» — подумал Роджер и взглянул на Джонсона. Тот улыбался. Маленькая синьорина одним своим видом доставляла ему огромное наслаждение, и в этом не было ничего удивительного, такое же впечатление она производила на остальных. Она вышла быстрым шагом и казалась смущенной. По английским меркам она была мала. На ней было простое черное платье с короткими рукавами, и чего-либо помимо этой простоты для ее молодости не требовалось. Она была удивительно хороша, и мужчины, очевидно, легко теряли из-за нее голову. Сияющие темные глаза, блестящие пышные волосы, цвет лица — все было восхитительно. Она была само совершенство.
— Настоящая королева, правда? — прошептал Джонсон.
Роджер заметил, что сам улыбается.
Но скоро перестал: в зал вошли Уайттекер и Джанет, и Уайттекер совершил чудо, отыскав два места. Они не видели Роджера, но он видел, что едва они сели, как рука Боба заиграла на спинке стула Джанет и раз или два задержалась на ее плече. Было бы, конечно, смешно и странно требовать, чтобы он не делал этого.
Девушка начала петь, и в зал полились кристально чистые звуки.
С первой же минуты все замерли, даже официанты не двигались; никто не трогал стаканы и чашки, никто не двигал стульями и не прикуривал сигареты. Восхищение преобразило лица собравшихся, а девушка пела; ее манера была совершенно естественна, без всякого позирования или наигранности. С таким голосом она достойна была петь в «Ла Скала».