— Никто, сэр. Или ты хочешь, чтобы на ночь они раздевались и спали без одежды, как животные?
— Без одежды? Разве у них по одному только платью?
— Ах, государь, да на что же им больше? Ведь не два же у них тела, у каждой.
— Какая странная, причудливая мысль! Прости мне этот смех: я не думал обидеть тебя. У твоих добрых сестер, Нэн и Бэт, будет платьев и слуг достаточно — и очень скоро: об этом позаботится мой казначей. Нет, не благодари меня, это пустое. Ты хорошо говоришь, легко и красиво. Ты обучен наукам?
— Не знаю, сэр. Добрый священник Эндрью из милости обучал меня по своим книгам.
— Ты знаешь латынь?
— Боюсь, что знания мои скудны, ваша светлость.
— Выучись, милый, — это нелегко лишь на первых порах. Греческий труднее, но, кажется, ни латинский, ни греческий, ни другие языки не трудны для лэди Елизаветы и моей кузины. Ты бы послушал, как эти юные дамы говорят на чужих языках! Но расскажи мне о твоем Дворе объедков. Весело тебе там живется?
— Поистине весело, сэр, если, конечно, я сыт. Нам показывают Панча и Джэди,[7] а также обезьянок. О, какие это потешные твари. Они так пестро и забавно одеты! Кроме того, нам дают представления: актеры играют, кричат, дерутся, а потом убивают друг друга и падают мертвыми; так занятно смотреть, и стоит всего лишь фартинг, — только иной раз очень уж трудно добыть этот фартинг, смею доложить вашей милости.
— Рассказывай еще!
— Мы, мальчики, во Дворе объедков иногда сражаемся между собою на палках, как подмастерья.
У принца сверкнули глаза.
— От этого и я бы не прочь. Рассказывай еще!
— Мы бегаем взапуски, сэр, кто кого перегонит.
— Мне пришлось бы по вкусу и это! Дальше!
— Летом, сэр, мы ходим по воде босиком, купаемся в каналах и в реке, причем брызгаем друг в друга водой, хватаем друг друга за шею и заставляем нырять, и плаваем, и кричим, и прыгаем…
— Я отдал бы все королевство моего отца, чтобы хоть однажды позабавиться так. Пожалуйста, рассказывай еще!
— Мы поем и пляшем вокруг майского шеста в Чипсайде; мы зарываем друг друга в песок; мы делаем из грязи пироги, — о, милая грязь! в целом мире ничто не доставляет нам больше приятностей. Мы прямо-таки валяемся в ней, не в обиду будь вам сказано, сэр!
— Ни слова больше, прошу тебя! Это чудесно! Если бы я только мог облечься в одежду, которая подобна твоей, снять с себя обувь, насладиться грязью хоть однажды, хоть один-единственный раз, но чтобы никто меня не бранил и не сдерживал, — я, кажется, с радостью отдал бы корону.
— А я… если бы я хоть раз мог одеться так, как вы, ваша светлость, только раз, только один-единственный раз…
— О, вот чего тебе хочется! Что ж, будь по-твоему! Снимай лохмотья и надевай этот роскошный наряд. У нас будет недолгое счастье, но от этого оно не станет менее радостным! Позабавимся, покуда возможно, а потом опять переоденемся, прежде чем придут и помешают.
Несколько минут спустя маленький принц Уэльский облекся в тряпье, составлявшее одежду Тома, а маленький принц Нищеты — в великолепное царское платье. Оба подошли к большому зеркалу, и — о чудо! — им показалось, что они вовсе не менялись костюмами! Они уставились друг на друга, потом поглядели в зеркало, потом опять друг на друга. Наконец удивленный принц сказал:
— Что думаешь ты об этом?
— Ах, ваша милость, не требуйте, чтобы я ответил на этот вопрос. Человеку моего звания не подобает говорить такие речи.
— Тогда скажу об этом я. У тебя такие же волосы, такие же глаза, такой же голос, такая же поступь, такой же рост, такая же осанка, такое же лицо, как у меня. Если бы мы вышли нагишом, никто не мог бы сказать, кто из нас ты, а кто принц Уэльский. Теперь, когда на мне твоя одежда, мне кажется, я живее чувствую, что почувствовал ты, когда этот грубый солдат… Послушай, ведь у тебя на руке синяк.
— Пустяки, государь! Ваша светлость знаете, что этот злополучный часовой…
— Молчи! Он поступил постыдно и жестоко! — воскликнул маленький принц, топнув босой ногой. — Если король… Не двигайся с места, пока я не вернусь! Таково мое приказание!
В один миг он схватил и спрятал какой-то предмет государственной важности, лежавший на столе, и, выскочив за дверь, помчался в жалких лохмотьях по дворцовым покоям. Лицо у него разгорелось, глаза засверкали. Добежав до больших ворот, он схватился за железные прутья и, дергая их, закричал:
— Открой! Отвори ворота!
Солдат, тот самый, что обидел Тома, немедленно исполнил это требование; как только принц, задыхаясь от царственного гнева, выбежал из высоких ворот, солдат наградил его такой звонкой затрещиной, что тот кубарем полетел на дорогу.
7