Я переступил порог, и сразу замерли суета и разговоры. Все взгляды устремились в мою сторону. Юный паж с кувшином вина остановился, не добежав до двери, и выпучил глаза так, что сверкнули белки. У стола кто-то со стуком уронил деревянный поднос, и псы набросились на рассыпанные пироги. Стук когтистых лап по половицам и лязг жующих челюстей одни только слышались среди всеобщего молчания. Да еще в очаге гудел огонь.
— Добрый вечер, — приветливо произнес я, входя.
И только ответив на реверансы дам и проследив за тем, чтобы мальчик-паж поднял с полу поднос и пинками прогнал псов, я позволил распорядителю с поклоном провести меня к очагу.
— Ее величество… — начал было он, но все глаза уже обратились к внутренней двери, и гончие, изогнув спины и виляя хвостами, засеменили к своей хозяйке, входившей в залу.
Если бы не эти три пса и не присевшие в низком поклоне придворные дамы, можно было бы подумать, что мне навстречу вышла аббатиса здешнего монастыря. Облик вошедшей являл такой же разительный контраст богатому убранству помещения, как самое это убранство — убогому монастырскому подворью. Вся с ног до головы в черном, лишь на голове белое покрывало, концы которого заброшены за плечи и мягкие складки обрамляют лицо. В разрезах пышных черных рукавов просвечивает серая атласная подкладка; на груди — сапфировый крест. И больше ничем не нарушалось единообразие ее сурового черно-белого траура.
Я давно не видел Игрейну и был готов обнаружить в ней перемену. И все же вид ее меня поразил. Красота оставалась при ней — в изящных линиях, в огромных темно-голубых глазах, в гордой царственной осанке. Но былая грация уступила место величавости, а кисти и запястья прискорбно истончились, и под глазами лежали тени чуть ли не синее самих глаз. И не меты возраста, а эти знаки, слишком очевидные для врача, — вот что меня в ней поразило.
Но я прибыл сюда как принц и посланец короля, а не как лекарь. Я ответил улыбкой на приветливую улыбку королевы, склонил голову к ее руке, а затем подвел ее к мягкому креслу. По знаку королевы пажи подбежали к псам, взяли их на поводки и увели. А она уселась в кресло и расправила складки платья. Одна из юных придворных дам подвинула ей под ноги скамеечку и, сложив ладони и опустив веки, осталась стоять за креслом госпожи.
Королева повелела мне сесть. Я повиновался. Принесли кубки с вином, и над ними мы обменялись обычными приветствиями и любезностями. Я справился о ее здоровье, но лишь из вежливости, хотя по моему лицу, я знал, она не могла догадаться о том, что мне открылось.
— А что… король? — спросила она наконец, произнеся это слово как бы через силу, со скрытой болью.
— Артур обещал приехать. Жду его завтра. Вести с севера последнее время не поступали, так что, происходили ли там новые сражения, неизвестно. Но пусть отсутствие вестей тебя не беспокоит, оно означает лишь, что Артур сам явится сюда скорее, чем поспел бы гонец.
Она кивнула, не выказав ни малейшего беспокойства. Либо, кроме собственной потери, она ни о чем не могла сейчас думать, либо же мои слова восприняла как неоспоримое и надежное пророчество.
— А он предполагал, что будут еще сражения?
— Он задержался на севере из предосторожности, не более того. Войско Кол грима разгромлено полностью, но сам Колгрим, как я писал тебе, сумел скрыться. И сведений о его местонахождении мы не имели. Артур счел за благо удостовериться, что саксы не смогут собраться с силами и выступить снова, хотя бы пока он будет отсутствовать в связи с похоронами отца.
— Он еще молод для таких задач, — произнесла королева.