Франки сделали выводы из произошедшего, и на приступ пошли, прикрытые до пят. Кто-то тащил дверь, снятую в соседнем сарае, кто-то вырвал кусок плетеной из ивняка изгороди. И все равно, они шли осторожно, опасаясь коварной стрелы бесчестного воина. Ведь все знают, что лук — оружие труса.
Крепкие двери из сухого до звона дуба затрещали под ударами топоров, а когда в полотне показалось лезвие топора, пробившее его насквозь, воины взялись за копья. Вот уже в дыру стал виден могучий, потный от усилия франк с рыжим хвостом на макушке. Это он прорубил тяжелую дверь.
— На! — азартно крикнул Хрольф, сунув в дыру копье. — Получи!
— А-а-а! Сука! — завыл франк, а топоры застучали еще веселее, только под удар больше никто не подставлялся.
Первым пролез в изрубленную дверь тот самый воин, который уже успел перевязать тряпицей вытекший глаз. Он заревел, как медведь и закрутил мечом, словно мальчишка деревянной палкой. Франк был на редкость могуч. Вслед за ним повалили и другие, да только застряли в двери, где самый первый уже упал, раненый в ноги и изрубленный мечами воинов бургундского короля. Франки полезли один за другим, но в узком проходе они гибли, оставаясь в меньшинстве.
— Пошел, — кивнул Добрята Хрольфу. — Расскажешь все герцогу. Вдруг мы поляжем тут все до его прихода, поэтому передай ему слово в слово: «Виттерих! Тот человек должен знать, что я ни о чем не жалею. Я опять согласился бы. Спаси моих детей».
— А это чего значит, а? — наивно спросил Хрольф, который послушно повторил непонятные слова. — Я и не понял ничего, мой король.
— А тебе и не надо ничего понимать! — уверил его Добрята. — Просто передай то, что я сказал. Как отступать начнут, уходи вместе с ними. Только рожу погуще кровью измажь и плащ с убитого сними.
Так и получилось, и Хрольф в чужом плаще вывалился из ворот виллы, баюкая раненую руку. На него никто и внимания не обратил. Франки потеряли десяток человек, и теперь решали, что же им делать.
— Деревья рубят, король, — сказал Храмн, приложив ладонь к уху. — Ты лук далеко не прячь, они по крыше пойдут.
Храмн не ошибся, и примерно часа через три, когда франки вырубили длинные лесины, они полезли со всех сторон. Квадрат стен был взят приступом, и на кровлю вскоре залезли десятки воинов, балансируя на заросшей мхом черепице. Он стали по одному прыгать вниз, прямо на копья бургундцев.
— Суки! — Добрята пускал одну стрелу за другой, почти не промахиваясь. В дверях снова завязалась драка, только теперь и франки ударили в копья, заточив до игольной остроты длинные жерди. Воинов бургундского короля оттеснили внутрь, и в них полетели дротики, которые не могли пробить новгородский доспех, скользя по нагрудным пластинам. Но вот ноги и лица у воинов защищены не были, и они начали гибнуть один за другим. Добрята бил из-за спин своих бойцов, безупречно укладывая стрелу в цель. Он уже выбил почти всех, кто еще оставался на крыше, а теперь королевские лейды снова откатывались назад. Они уже потеряли многих. Небольшой дворик был завален телами почти сплошь, а его камни стали скользкими от крови.
— Хорошая битва, — растянул в улыбке тонкие губы Храмн. — Бог Циу посадит нас по правую руку от себя, вместе с другими храбрецами.
— Погоди, мы еще живы, — Добрята сел рядом, откидывая назад волосы, слипшиеся от пота. Он безумно устал.
— Сколько нас осталось, король? — спросил Храмн.
— Одиннадцать, — посчитал Добрята. — Их них раненых двое.
— Славно мы им дали, — усмехнулся Храмн. — Как думаешь, скоро еще пойдут?
— Думаю, скоро, — кивнул Добрята. — У них люди свежие есть, они их сейчас пустят.
Франки пошли на новый приступ почти сразу. И уже через четверть часа Добрята выпустил последнюю стрелу, пробив шею франку, который с хрипом упал с крыши вниз. В этот раз все было по-другому, и его воинов засыпали градом черепицы, от которой они попрятались под навесом. Франки попрыгали вниз и выставили стену щитов против пяти израненных, до предела уставших воинов.
Последний натиск был страшен. Добрята почти и не помнил ничего из того, что было. Кровь, летящая брызгами из под лезвия его меча, выбитые эфесом зубы какого-то франка… Струя алой крови, брызнувшая из чьей-то перерубленной ноги… Все это смешалось в какую-то мешанину звуков, ярких пятен и боли. Боли во всем теле, где, казалось, уже и места живого не было от ушибов и ран. Последнее, что он запомнил, было то, что он остался один, прижатый к стене, с обломком меча в руке.
— Руки вперед вытянул! — сплюнул пожилой уже, суровый мужик с окровавленным мечом в руке. — Тебя велено живым привезти. Вяжи его!