В тот раз Ролан кончил до того, как сумел поиметь эту девку, она так и умерла в его руках. И одновременно с тем, как отлетела ее жизнь, вдруг ушли ярость и страсть из сердца ее мучителя. Ролан бросил труп в каких-то кустах и, вернулся домой, стараясь прятаться в тенях, чтобы никто не заметил его, не увидел его окровавленной одежды.
Потом он с интересом ждал новостей, и испытал удовольствие еще раз, когда увидел репортаж с места происшествия, где журналисты стыдливо показали мокрые от дождя кусты и уже упакованное в пластиковый мешок тело. Девку звали Мишель Вассе. Какое красивое имя — Мишель… Такая сладкая, горячая, чувственная Мишель… Его Мишель… Жаль только, что он не успел трахнуть ее. Ей бы понравилось. Она больше никогда-никогда не могла бы презрительно бросить подруге: «отсоси у Ролана». Она бы произнесла это совсем по-другому, с вожделением и страстью.
Потом были другие женщины, — Анна, Сильви, Ив, Жюли, и с ними Ролан уже сделал все, что хотел. После нахождения третьего трупа по Парижу поползли слухи о серийном маньяке в Булонском лесу. И кто-то из журналистов то ли сумел выведать, то ли подслушал из разговора полицейских, что убийца нарочно подточил себе клыки, чтобы они были острыми как у зверя — или как у модного нынче вампира, — чтобы было удобнее кусать своих жертв. С тех пор его и назвали «булонским кровопийцей».
В лесу стало опасно, появилось множество патрулей. Не то чтобы Ролан сильно страшился их, но все же он понимал, что теперь ему следует затаиться, или, по крайней мере, перебраться в другое место, — тем более, что в Булонском лесу стало гораздо меньше любительниц вечерних прогулок.
Ролан не переживал из-за того, что о его похождениях стало известно Эмилю, он знал, что его мастер не сможет помешать ему. И он равнодушно слушал его заунывные вопли и просьбы забыть о своих опасных развлечениях, «пока не стало слишком поздно». Страх перед законом не пугал Ролана, все затмевало ошеломительное, экстатичное удовольствие от совершаемых убийств. «Булонский кровопийца» чувствовал себя могущественным и неуязвимым, и он не желал снова смиряться с ограничениями и признавать над собой чью-то власть.
Но, увы, его желания снова ничего не значили.
Принцу города удручающе быстро стало известно о его деяниях, и теперь от наказания ему было не отвертеться, хотя Эмиль и тянул время, как мог, пытаясь что-то придумать, чтобы уберечь свое детище от расправы. Эмиль даже призвал свою создательницу, бывшую принцессу города, в надежде, что ее влияния хватит на то, чтобы умилостивить нынешнего хозяина Парижской нечисти. Ролан не совсем понимал, какое дело до него и его развлечений может быть принцу города, и его вмешательство ужасно раздражало его, равно как и это дурацкое разбирательство и необходимость смиряться и униженно ждать решения своей участи, лицемерно притворяясь, что ты раскаялся и сожалеешь.
На самом деле Ролану хотелось только одного, — чтобы все это быстрее закончилось, и он мог бы отправиться пусть не в Булонский лес, а теперь, к примеру, в Венсен или куда-нибудь еще, вернуться к охоте на своих сладких девочек.
Читать все эти противоречивые и яркие чувства было так упоительно приятно, что Филиппу потребовалось совершить над собой усилие, чтобы разорвать контакт. И он вернулся в скучную реальность, испытав мгновенное острое сожаление от того, что ему придется сейчас сделать. При других обстоятельствах и в другое время он с удовольствием поприсутствовал бы при развлечениях этого безумца, и уж точно не препятствовал бы ему. Какая досада, что сейчас у него есть обязательства, которыми он не может пренебречь. Но, с другой стороны, — в его власти убить этого птенца так, как он сам пожелает, и он сможет забрать себе частицу его сущности, растворить его чувства в своих. Это определенно должно быть еще приятнее, чем просто заглядывать в его душу.