В одной руке кардинала облатка, в другой чаша с кровью Христовой.
Приближаясь к нему, Филипп отчего-то чувствует все нарастающую панику. Он вдруг понимает, что не может вкусить Святых Даров… Он тут же умрет в муках, если сделает это.
Кардинал протягивают ему облатку, служка подставляет под подбородок золотой диск, чтобы ни единая крошка священной плоти Христовой не упала на пол, а Филипп смотрит на запястье кардинала, на голубую вену под тонкой кожей, и его голод вдруг делается настолько невыносим, что он хватает его преосвященство за руку и впивается в его запястье зубами. М-м, у него откуда-то появились острые клыки, как удобно!
Кардинал в ужасе вопит, облатки и чаша падают из его рук.
Служка резво отскакивает в сторону.
Кровь течет Филиппу в рот, и он глотает ее с жадностью, — это так вкусно, это такая сладость, невозможная, ошеломительная сладость. И пожар в желудке, наконец-то утихает, и рассеивается туман перед глазами.
Кто-то рядом визжит: то ли матушка, то ли Великая Мадемуазель, а может быть, все прихожане в церкви кричат. В самом деле, все это, должно быть, выглядит чудовищно! И весьма шокирующе! Его высочество герцог Орлеанский вцепился зубами в руку Мазарини! Какой скандал!
Его преосвященство пытается вырваться, но у него ничего не выйдет. О нет, теперь уж он во власти Филиппа, и ему не уйти живым! Молниеносным движением Филипп схватил кардинала за горло, наклонил к себе и вонзился клыками в его шею. О да! Так еще лучше! Так можно насытиться гораздо быстрее!
Филипп пил кровь, пока тело Мазарини не обмякло в его руках, и последний вздох не сорвался с его посиневших губ. Только тогда он отпустил его, и оно грузно упало на пол. Еще мгновение принц смотрел на распростертого у его ног кардинала, чувствуя неизъяснимое счастье. Наконец-то, он сделал это! Наконец-то он его убил!
Правда голод почему-то совсем не ослабел. Странно: он выпил столько крови, а она будто провалилась куда-то в бездну. Обычно бывает иначе… Обычно?
Все произошло так быстро, что никто из прихожан не успел вмешаться, чтобы спасти несчастного кардинала. Придворные в панике повскакивали с мест. Они суетились и кричали. Кто-то просил позвать стражу. Кое-кто привычно лишился чувств.
Филипп смотрел на этих людей, и до него вдруг стал доходить весь ужас содеянного им.
Черт, он убил кардинала! Вот так — у всех на виду! Теперь ему конец! Сейчас сюда ворвутся гвардейцы и убьют его с перепугу, а если не убьют — то схватят, а потом заточат в крепость до конца его дней! Еще бы — ведь он повредился умом или сделался каким-то чудовищем! Он опасен для короля!
Не успел Филипп подумать об этом, как двери, в самом деле, распахнулись и в церковь ворвались гвардейцы, на ходу выхватывая шпаги.
Нужно спасаться, бежать!
Но вместо этого Филипп застыл, тупо глядя на то, как к нему приближается смерть.
Вдруг кто-то схватил его за руку и с силой толкнул в сторону. Обернувшись, Филипп увидел шевалье де Лоррена с обнаженной шпагой в руке. А он-то откуда здесь взялся?!
— Что вы наделали? — заорал Лоррен, — Совсем рехнулись?!
Филипп не успел ничего ответить.
— Бегите! — крикнул Лоррен, — Ну же, быстрее!
И в тот же миг его шпага скрестилась с чьей-то шпагой.
Филипп не видел, что происходило дальше.
В панике он метнулся во тьму, промчался по коридору, и, оттолкнув в сторону служку, вломился в сакристию, откуда, сшибая по пути какие-то священные сосуды, кинулся к двери. Еще несколько мгновений — и он успеет выбежать на улицу. А дальше — что?! Куда ему бежать?!
Филипп распахнул дверь. И вылетел из церкви. Прямо под лучи палящего солнца.
В тот же миг всего его охватило пламя…
Принц заорал от ужаса и боли. И — проснулся.
Открыв глаза, Филипп несколько мгновений смотрел безумным взором в потолок, не понимая, что происходит, крик еще рвался с его губ, и даже кожа горела, словно обожженная. Постепенно, впрочем, до него начало доходить: он не сгорел, он дома, в своей кровати, в безопасности. От солнечного света его скрывают толстые каменные стены и бронированная дверь.
И Мазарини умер уже более трехсот лет назад. Своей смертью. А вовсе не от его клыков.
Вот черт! Надо же присниться такому… Не к добру это, точно не к добру!
До заката было еще долго, и вампир снова закрыл глаза. Очень надеясь, что сегодня ему больше ничего не присниться. И что никогда-никогда ему больше не будет сниться кардинал Мазарини!
Тем дождливым октябрьским вечером принц вампиров Парижа проснулся в прекрасном настроении и с ощущением праздника на душе. Гадкий сон про Мазарини был позабыт. Принц умел не сосредотачиваться на неприятном. На земле властвовала триста семидесятая осень его жизни, и, казалось бы, все уже должно было наскучить существу, бродящему по этому бренному миру столь долгое время, но принц никогда еще не испытывал пресыщения радостями бытия и не представлял себе, как можно тяготиться земной юдолью. Впрочем, будь его существование преисполнено скорбями, возможно, он и тяготился бы. Но принц умел получать удовольствие от жизни. Тем более, что она никогда не стояла на месте, и постоянно преподносила все новые сюрпризы. К счастью, большей частью — приятные. Или, по крайней мере, интересные. К тому же после смерти принц начал любить осень, когда дни, наконец, начинали становиться все короче и пасмурнее, а ночи делались все более глухими и мрачными, когда сад Тюильри, прекрасный вид на который открывался из окон его особняка на набережной Анатоль Франс, менял свой наряд с веселенького зеленого цвета пирующей жизни на багровые и коричневые тона увядания.