Теодолинда со своей стороны должна была договориться с встречающей стороной.
Кристиан долго не мог понять, что происходит, он не ожидал возвращения экспедиции так скоро. Две ночи парень мирно спал в своей постели, как и подобает нормальному человеку — восемь часов подряд, и собирался так же проспать и третью. Но ничего не вышло. Только он успел как следует уснуть, его разбудила какая-то суета и громкие голоса за дверью.
Кристиан вышел из своей комнаты, по дому сновали слуги, тоже, видимо, внезапно разбуженные и выглядевшие немного ошалевшими. Такое оживление могло быть только по одной причине, — вернулись хозяева. Внезапно.
Кристиан отправился в сторону гостиной, собираясь дождаться там Филиппа и расспросить его обо всем, что было в Альпах.
И встретил его в коридоре.
Филипп стоял в дверях гостиной, прислоняясь к косяку, и смотрел куда-то в сторону лестницы. Одного взгляда на него Кристиану хватило, чтобы понять, что что-то случилось — снова случилось что-то скверное. Филипп выглядел не просто измученным, он казался иссушенным, постаревшим и каким-то погасшим, будто за истекшие двое суток он прожил несколько столетий, занимаясь бессмысленным и изматывающим трудом, вроде как Сизиф, который катил на гору камень, а тот все падал и падал обратно вниз.
Увидев его, Филипп обернулся, и было что-то такое в его глазах, отчего Кристиану вдруг стало холодно, и мир будто погрузился в сумерки. Так бывает, когда случается нечто очень плохое и непоправимое. Кристиану доводилось испытать это однажды, еще в детстве, когда впервые он застал мать, распростертой ниц перед статуэткой Девы Марии, бормочущей что-то невнятное, и в молитвенном экстазе исступленно скребущей пол скрюченными пальцами. Все переменилось. Жизнь никогда уже не будет прежней.
— Что случилось? — спросил Кристиан.
Филипп ничего не ответил, как раз в этот момент с лестницы его окликнул Гарен:
— Куда нам нести гроб, монсеньор?
— Несите в спальню, — сказал Филипп.
Кристиан посторонился, пропуская стражей, которые как-то торжественно, будто и впрямь на похоронах, внесли на плечах накрытый крышкой гроб — сначала в гостиную, потом в спальню и поставили на кровать.
А потом так же торжественно они вышли, аккуратно закрыв за собой дверь.
Кристиан наблюдал все это в состоянии глубочайшего потрясения.
Он уже все понял.
— Лоррен погиб, — сказал Филипп, — Леаван убил его.
Кристиан обернулся к нему, но прежде чем он успел что-то сказать, Филипп добавил:
— Не задавай вопросов. Не сейчас.
— Хорошо, — выдохнул Кристиан.
Повинуясь почти безотчетному импульсу, он сделал шаг Филиппу навстречу и обнял его, и испытал огромное облегчение, когда Филипп обнял его в ответ. Потому что, это значило, что он не намеревается сказать ему сейчас, что не хочет его больше видеть. Возможно, это значило и то, что он не собирается с рассветом выйти на крышу дома встречать солнышко. И что есть еще шанс, что сумерки рассеются, не сразу, но когда-нибудь, и, может быть, у них получится пережить эту ночь и следующую, и ту, что придет за ней, и жить дальше.
— Знаешь, ведь никогда еще не было так… — задумчиво сказал Филипп, — Так запутанно и так сложно. Уже лет шестьдесят вообще ничего не происходило, мы просто жили в свое удовольствие, развлекались, скучали, пытались придумать что-то новое, чтобы не сдохнуть с тоски… Как это получилось, что ты пришел ко мне именно сейчас? Как раз перед Самайном? Так жаль…
Кристиан отодвинулся от него, посмотрел в глаза, такие серьезные и печальные. Смотреть в глаза вампиру — все равно, что в бездонную пропасть, даже если он не пытается тебя заворожить, все внутри замирает и невыносимо тянет сделать шаг вперед и лететь вниз. Впрочем, может быть, не с каждым вампиром так?
— Почему жаль?
— Потому что все могло быть иначе. Тебе хотелось интересного, волшебного, а вместо этого пришлось сидеть в этом доме, как в осажденной крепости. И у меня не было на тебя времени.
— Интересного и волшебного я увидел как раз предостаточно, больше даже уже и не хочется. Я хочу быть с тобой, Филипп. Прежде всего. Не важно как, где, при каких обстоятельствах. Я тебя люблю. Я думал, ты это знаешь…
Филипп печально улыбнулся.
— Я это знаю. Я о том, детка, что это очень страшно, получать доказательства тому, что есть судьба, которая все решает за нас, и с которой невозможно бороться, она все равно приведет туда, куда ей нужно.
— Я не верю в судьбу.
— А во что ты веришь?
— Верю, что мы все решаем сами, а только когда результат выходит хреновым, говорим, что это судьба… — Кристиан осекся, вдруг поняв, что говорит что-то не то, что нужно сейчас, — Ох, прости. Я это зря сказал!
— Нет, не зря. Ты моя умница, — Филипп нежно погладил его по щеке и поцеловал. Губы у него были сухие и холодные, — Я раньше думал так же, как ты. Но теперь понимаю, что есть вещи, за которые мы не отвечаем. Например, кого ты полюбишь, неожиданно для себя. Или — кто и когда появится, чтобы тебя спасти.
Кристиан несколько мгновений смотрел на него, забыв дышать. Это он о нем? О нем?!
— А, ну такое действительно трудно предугадать… — пробормотал он, — И еще труднее изменить. Невозможно. Наверное.
— Останешься сегодня со мной на день? — спросил Филипп.
— Останусь…
Кристиан посмотрел в открытую дверь спальни, где половину кровати занимал гроб и подумал, что вряд ли в его жизни когда-нибудь может случиться что-то еще более странное и извращенное. А еще он поймал себя на мысли, что ему это нравится — эта ненормальность, безумие и сюрреализм. Быть частью этого. Да, теперь он чувствовал себя частью этого…
— Остаток ночи и следующий день принадлежат нам с тобой, — сказал Филипп, — Чего бы ты хотел?
— Слушай, я… — Кристиан вздохнул, — Это ведь не важно сейчас. Важнее, чего бы хотел ты?
Филипп усмехнулся.
— Тебе правду сказать?
— Так. Ладно, забудь.
Кристиан притянул его к себе и поцеловал, а потом нагнул его голову к своей шее.
— Ты холодный, как покойник. Тебе нужно согреться…
Филипп подхватил его на руки и уже через мгновенье — одно мгновение движения с невероятной скоростью, когда дух захватывает, как в падающем лифте, — Кристиан оказался на кровати. Рядом с гробом. И зубы вампира вонзились ему в шею.
…Когда наступил рассвет, он лежал в душной и гулкой пустоте, той особенной пустоте, которая возникает, когда вампир, который только что выглядел живым, превращается в труп, когда вдруг понимаешь, что уже лежишь в одиночестве, абсолютном одиночестве на несколько бесконечных минут.
Перед глазами плыло и хотелось пить, но не было сил шевелиться, — все как обычно. Кристиан провел кончиками пальцев по полированной поверхности гроба. Он думал о том, что судьба, наверное, действительно есть, или не судьба… что-то другое, что смотрит на тебя обычно с равнодушием, но иногда вдруг выхватывает твои мысли и воплощает их в жизнь. В качестве эксперимента. Ты хотел этого? Получи. И как тебе?.. Совсем недавно он думал о том, как было бы хорошо, если бы Лоррен куда-то делся, позволял себе помечтать об этом, не думая ни мгновения, что это может на самом деле произойти. И сейчас он не испытывал никакой радости, потому что знал то, чего еще не знал две недели назад, насколько плохо будет Филиппу без него. Насколько трудно будет ему это пережить. Насколько страшно самому Кристиану будет думать о том, что этот секс рядом с гробом, этот пир во время чумы, очень похож на прощание.
Остаток этой ночи и следующий день… Не значит ли это, что Филипп собирается с решимостью, чтобы умереть? Но почему же тогда он говорил о том, что Кристиан явился так вовремя для того, чтобы его спасти? Может быть, это все же не прощание, а попытка выжить?
«Я тебя спасу, — думал Кристиан, сжимая холодную руку мертвеца, — Чего бы мне это не стоило. Даже твоего крохотного желания будет достаточно, все остальное я сделаю».
Солнце взошло, и вампир открыл глаза.
Сейчас, напившись крови, он выглядел даже лучше, чем ночью, менее мертвым, хотя было видно, что бодрствование дается ему с трудом, движения медленны, словно приходится преодолевать притяжение земли, увеличившееся раз в пять.