— Боюсь, мне придется это делать слишком скоро, — прошептала она. Камни, свисающие с его руки, касались ее лица. — Когда тебя повесят!
— О, нет! — пробормотал он. — Поверь мне, этого не случится. — Он взял другой рукой ее голову и повернул к себе ее лицо. — Пожалуйста, поплачь немного. — Он улыбнулся и поцеловал ее в уголок рта. — Моя жемчужина. Моя прекрасная. Мой свет. Поплачь от радости. Ведь я доставил тебе удовольствие?
— Ты не доставил мне удовольствия, — ответила она, отворачивая лицо. — Ты напугал меня.
Рука его отвердела, и он вновь повернул ее к себе. Она пыталась сопротивляться, но это у нее плохо получалось. Она могла только отступать. От его скрытой энергии в комнате стало жарче. Она не могла увертываться — ее охватила слабость. Он двигался за ней следом, медленно стягивая кружевную накидку и обнажая плечи.
— Я не хочу этого, — воскликнула она. — Я не хочу.
Он надел ей ожерелье на шею и защелкнул замок. Руки его нежно привлекли ее, приподняли, и он поцеловал ее в изгиб шеи.
— Неужели ты отбросишь подарок Сеньора, Солнышко? — прошептал он. — Это — дар. Символ моей страсти к тебе. — Его тихий голос теплился необычной силой. — Дай полюбоваться, доставь мне такое удовольствие.
— Нет, сними его, — она закрыла рот руками.
— Нет-нет, моя нежная, зачем же мне совершать такой глупый поступок? Я принес ожерелье тебе. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты сияла от счастья и была красивее всех. Но ты дрожишь, дорогая. — Он с нескрываемым наслаждением ласкал ее шею и ушко. — Чего ты боишься?
— Тебя, — сказала она. — Того, что ты сделал.
— А что ты со мной делаешь?!
Его поцелуи распространяли по всему ее телу токи тепла. Она склонила голову. Обняв ее за талию, он прижался лицом к ее обнаженным плечам. Его руки крепко сжимали ее.
Она кусала от досады и смущения губы.
— Это ужасно, ужасно, вы понимаете?
Он поцеловал ее в грудь.
— Ужасный промысел Сеньора Полуночи. Чтобы доставить тебе удовольствие, я готов рискнуть чем угодно. — Он тихо рассмеялся и начал развязывать ленты на ее ночной кофте.
— Да и какое тебе дело до моего промысла, холодное сердце? Я думал тебе хочется одного — чтобы твой поклонник разбогател.
— Меня тревожит не твоя шея, а моя собственная, — жестко возразила она. — Не хотела бы я висеть рядом с тобой.
— Я вовсе хочу не висеть с тобой рядом, а лежать. Я хочу, чтобы ты меня любила.
Опытными движениями он расстегивал крючки верхней юбки, умудряясь при этом покрывать ее грудь нежными, быстрыми поцелуями. Его волосы щекотали ее подбородок и шею. Юбка соскользнула на пол, и он принялся стаскивать нежную батистовую рубашку.
Ли прерывисто дышала, взволнованная и униженная. Она позволила ему зайти слишком далеко. Она сдавала укрепление за укреплением. Впереди ее ждало лишь поражение и милость победителя!
— Я восхищен, — сказал он с обожанием, когда она осталась в одной нижней юбке, с обнаженным торсом. Издав сдавленный крик, он обхватил каждую грудь ладонью.
— Я схожу с ума, — прошептал он.
Она закинула голову, а он ласкал ее соски, и губы ее приоткрылись от наслаждения. Едва дыша, она проговорила:
— Да, я тоже.
Он тихо рассмеялся. Казалось, украденное ожерелье горит у нее на шее.
Он знал, как раздевать женщин. Поэтому очень быстро освободил ее от остальной одежды. С легким шорохом упала ее нижняя юбка к их ногам. Он прижал Ли к себе. Она чувствовала пуговицы его жилета, бархат и кружева, щекотавшие ее плечи.
— Ты все еще дрожишь. Тебе холодно, крошка?
— Мне страшно! — прошептала она.
— Мы здесь в полной безопасности. — Он нежно покачал ее в объятиях. — До завтра, во всяком случае. Но и завтра нам ничего не угрожает.
Она оттолкнула его, отошла в другой конец комнаты, скрестив руки на обнаженной груди. Ее била дрожь. — Ты очень изменился! Мне это не нравится!
— Я — все тот же, Сеньор Полуночи. — Он стоял и наблюдал за ней, его костюм переливался бронзой. Он улыбнулся: — Может быть, тебе это слишком нравится?
Она оперлась на тумбочку, тяжело дыша. Он подошел к ней, она прижалась к стене. Он оперся обеими руками о дубовые панели, загнав ее в ловушку. Потом наклонился и начал целовать ее, прижимая ожерелье к ее коже.
Она почувствовала прилив необычайного наслаждения. Она уже испытывала такое же наслаждение — когда мыла его, тогда охватившее ее желание грозило потопить рассудок.
Она покачала головой, прижимаясь к стене.
— Я не могу, не могу…
— Почему? — он прижался плечом к деревянным панелям и провел пальцем по ее грудям, жадно наблюдая, как заостряются соски. — Потому что ты вовсе не так холодна, как пыталась меня убедить?
Она хотела уклониться от его ласк, но его ладони вновь с силой сжали груди, он не отпускал ее.
— О, нет, моя малышка. Теперь уж от меня ты не уйдешь.
Ее дыхание стало прерывистым, она запрокинула голову, когда он прижался раскаленными губами к ее коже. Он был крупнее, мощнее, чем она представляла до сих пор. Она пыталась освободиться, но не могла.
— Я презираю тебя, — простонала она.
— Я чувствую это. — Его пальцы безотрывно ласкали ее соски. — Твое презрение ко мне великолепно.
— Ублюдок!
Он лишь улыбнулся.
— О, бедняжка, конечно, я ублюдок. Я ведь от тебя этого и не скрывал. — Он нежно провел рукой по ее щеке, нежно поцеловал виски. Потом он посмотрел на нее сверху вниз и сказал серьезно: — Но я у твоих ног. И моя жизнь — твоя.
Какие-то внутренние силы неожиданно проснулись в ней. Глаза ее увлажнились. Она уперлась руками ему в грудь и почти прорыдала:
— Я ненавижу тебя!
— Продолжай ненавидеть меня в постели! Я хочу тебя!
Она трепетала, когда он нес ее к кровати, осыпая поцелуями грудь, шею, подбородок. Дыхание его стало прерывистым, руки задрожали, когда он укладывал ее на постель.
— Ли, дорогая, — шептал он, проводя руками по ее обнаженным бедрам. Он наклонился над ней, похожий на рыцаря со старинной гравюры все еще одетый в свой роскошный и грязный камзол.
Пальцы его были нежными и горячими, и она уже не сопротивлялась его ласкам, которые становились все более дерзкими, обессиливающими ее. Он приподнял ее, опершись согнутым коленом о край кровати, и она поняла, что он уже не будет терять времени на раздевание. Страсть сотрясала их обоих, и когда она обняла его за шею, он со стоном прильнул к ее лону, вошел в него.
Ей хотелось кричать, но не хватало дыхания. Наслаждение пронзало ее, и она прижималась к нему со все возрастающей страстью. А он, охватив ладонями ее ягодицы, притягивал и отталкивал их все яростнее.
Словно сквозь шум, до нее доносилось его учащенное, горячее дыхание, которое вдруг перешло в мучительно-сладостный протяжный стон. Содрогаясь всем телом, он утих и замер, уткнувшись лицом в ее плечо. Она закрыла глаза и забылась, поглощенная неведомым раньше наслаждением, нежностью и телесной истомой. Но вот он пошевелился, оперся на руку, освобождая ее от своей тяжести, и она рассмеялась: ей стало смешно оттого, что одна его нога по-прежнему находилась на полу.
Так он спешил!
— Ты смеешься? — пробормотал он огорченно. Она не знала, как объяснить причину своей веселости. Она провела по его волосам и сказала:
— Ты все еще в башмаках…
— Ублюдки никогда не снимают башмаков, — ответил он невнятно, потому что лежал, уткнувшись лицом в простыню. Затем он отодвинулся от нее и опустился на пол.
Из-за наготы она ощутила неловкость, почти болезненную, — и торопливо стала натягивать рубашку. Но он не позволил.
— Под одеяло, Солнышко, — приказал он, целуя ее в голову. Заметив, что она колеблется, он обнял ее, приподнял и водрузил на перину. А сам начал неторопливо раздеваться.