— Разделите с ней! — настойчиво сказал кто-то из мужчин.
— Разве вы не видите, что унижаете ее этим?
Другой мужчина похлопал Голубку по плечу.
— Да зачем вы обижаете ее? Бедная Голубка! Не плачь, дорогая. Пойдем, я позволю тебе разделить трапезу со мной.
Голубка энергично затрясла головой.
— Я послушна! — вскричала она. — Послушна! Я сделаю так, как приказывает мистер Бартлетт.
Они все смотрели, как она продолжает есть, сгорбившись над миской на полу.
— Гордость! — Это был голос Истинного Слова. — Греховная заносчивость, которая бесцельно злоупотребляет беспомощностью женщины.
С.Т. оттолкнул в сторону свой стул и пошел к двери под хор всеобщего осуждения. Он кивнул Чилтону.
— Уверен, что моя лошадь уже готова, — пробормотал он и взял у двери свой коньячного цвета плащ и шляпу.
Огромным облегчением было оказаться на улице в вечернем холоде. Он зашагал по тихому городку, хорошо помня дорогу, прямо к конюшне. В помещении пахло сеном и лошадями, было так сумрачно, что он не мог ничего разглядеть. Он остановился, прислушиваясь, не раздастся ли приветливое тихое ржание Сирокко. Стояла глухая тишина.
Впервые С.Т. ощутил легкий укол тревоги.
Яростно выругавшись, он развернулся на каблуке. Бешенство сделало его шаги неровными. Завернув за угол, он увидел неосвещенный массив Сильверинга на темном фоне горы. Это зрелище заставило его остановиться.
Они все были смешны: веснушчатый шарлатан с его электрическими фокусами, которые не должны вводить в заблуждение даже ребенка, эти самодовольные святоши и их жалко-покорные девчонки, на коленях умоляющие о холодной овсянке.
Он прикоснулся к шпаге, висящей вдоль его левой ноги, к вещи простой и недвусмысленной. Ему надо получить обратно лошадь — даже если для этого придется заставить самого Чилтона встать на колени.
Ритуал «разделения» все еще не кончился, когда С.Т. широко распахнул дверь и шагнул в помещение. Его старательно не замечали. Чилтон горячо говорил что-то Голубке, которая стояла, опустив голову, кивая и плача. Она единственная подняла взгляд, когда С.Т. появился в дверях.
На лице ее появилась искренняя улыбка.
— Вы вернулись!
— Где моя лошадь? — нахмурясь, спросил он у Чилтона. Голубка пробежала уже полкомнаты. Она схватила его за руки и упала перед ним на колени.
— Простите меня! Я была эгоистична и непокорна. Я так счастлива! Пожалуйста, скажите мне, что я прощена, милорд!
— Моя лошадь, — повторил он, хмуро глядя мимо нее и одновременно пытаясь высвободиться. Ее руки не отпускали его, маленькие и крепкие от отчаяния.
Чилтон улыбнулся.
— По-моему, вам надо заняться чем-то более важным прежде чем мы найдем вашу лошадь, мистер Бартлетт. Вы глубоко ранили Голубку. Перед лицом Господа, я прошу вас извиниться перед ней и перед нами.
— Извиниться за что, черт побери? За то, что я не стал обращаться с ней как с безмозглым младенцем? — Он перестал вырываться из льнущих к нему рук. — Откуда, к дьяволу, вы взяли эту чушь, Чилтон?
Чилтон смотрел на него спокойно.
— Мое слово — это Божье слово.
— Как удобно! — презрительно сказал С.Т.
— Пожалуйста, — быстро проговорила Голубка, прижимаясь лицом к его рукам, — вы не должны так говорить!
Резким движением он указал на обеденный стол, обращаясь к девушке:
— Вы ведь не можете считать, что это какой-то приказ Свыше? Вы не думаете, что есть такой Бог, которому нужно, чтобы вы вставали на колени и унижались из-за пустяковой ложки овсянки? А если бы он и был, он не стал бы сообщать свои пожелания этому болтуну и пройдохе!
— Не говорите так! — крикнула Голубка. В голосе ее послышались истерические нотки. Он почувствовал, что она дрожит всем телом.
— Ничего, — он попытался утешить ее, прикасаясь к ее волосам. — Меня не ударит молния, можете мне поверить.
Чилтон хохотнул.
— Конечно, нет. Но вы не извинились. Ваша душа расстроена. Вам будет показан истинный путь.
Несколько мужчин поднялись. С.Т. смотрел, как, они приближаются к нему. Трудно было сказать, что они собираются делать. Рука его потянулась к шпаге, но объятия Голубки мешали ему.
— Не трогайте меня, — резко сказал он. — Не подходите!
Ближайший к нему человек попытался схватить его за и С.Т. вытащил шпагу из ножен. Голубка вскрикнула.
Она поймала клинок голыми руками.
— Не делайте этого! — завопила она. — Сначала убейте меня!
Его инстинкт предал его. В ту секунду, пока С.Т. медлил, не желая вытаскивать клинок из ее и без того уже кровоточащих рук, они его схватили. С.Т. уронил шпагу и замахнулся кулаком, но тело девушки у его ног помешало. Он промахнулся, попытался попятиться и потерял равновесие в тесных объятиях Голубки. С.Т. упал на спину в дверях, и они навалились на него, прижимая к полу, возясь как мальчишки, приглушая его проклятия руками, плечами и бодающимися головами.
С.Т. не знал, сколько они продержали его в темноте. Он сидел на полу в затхлой комнате, не имея к чему прислониться, с завязанными глазами, связанными руками и ногами, бесконечно злясь на себя.
Пришла Голубка. Она села на пол рядом с ним и долго говорила, поглаживая его волосы и лоб, бесконечно повторяя, как здесь все счастливы и как сильно они его любят и как будет хорошо, когда он научится вести себя правильно, как надо. Поначалу все кажется немного странным, она помнит, что ей тоже поначалу было странно, но он быстро поймет, насколько их образ жизни лучше, чем греховный мир вне их городка. Она мечтает, чтобы он остался, хотя, конечно, он может уехать, если захочет, — здесь никогда не заставляли никого делать что-то, чего ему не хотелось; она так надеется, что он останется и будет счастлив с нею. Господин Джейми сказал, что мистер Бартлетт мог бы стать ее собственным супругом, а это — особая честь, которая дается только тогда, когда девушка бывает очень, очень хорошей, и господин Джейми очень ее любит и считает ее мудрой и согласен с ее выбором. Голубка действительно была искренней, жизнерадостной и послушной.
С.Т, не сказал ничего. Голубка плакала и обнимала его, и попыталась поцеловать его в губы, но он отвернулся.
Потом пришел Чилтон и отослал Голубку; он медленно кружил по комнате, иногда говоря очень громко, а иногда очень тихо. С.Т. не обращал на его слова внимания. Несколько раз Чилтон останавливался и неподвижно стоял на одном месте очень подолгу, молча, а несколько раз С.Т. смог расслышать странный шипящий звук. Он ничего не мог с собой поделать: он повернул лицо в сторону этого звука, нервы его напряглись от чувства неуверенности. Потом бесконечный монолог возобновился, перемежаясь с шипением, пока он не перестал обращать внимание ни на то, ни на другое.
Они не хотели оставлять его в покое. Пришел Истинное Слово и говорил о гордости и высокомерии, пока С.Т. не почувствовал, что готов убить его голыми руками. Он оттолкнулся от пола и сумел подняться на колени, но поскольку у него были завязаны глаза, он не смог решить, в какую сторону ему броситься, и так и остался стоять на коленях, тяжело дыша. Внезапно его кто-то сильно пихнул, и он приземлился на выставленный локоть, зарычав от боли.
Откуда-то раздался голос Чилтона, мягко укорявшего того, кто его толкнул. С.Т. лежал на неровном полу, угрюмо сжав губы. Когда они попытались заставить его встать, он расслабился, и им пришлось его нести. Он испытал от этого недолгое и болезненное чувство победы, но тут неуклюжие черти уронили его, и тогда он решил, что лучше побережет свои кости и поступится гордостью.
Тем более что эта гордость и так уже была вся превращена в месиво. Он не испытывал подобного стыда с того жуткого момента три года назад, когда он понял, что его дивная Элизабет предала его и он попал прямо в устроенную ею ловушку — и потерял Харона, и свой слух, и последнюю надежду на то, что его кто-то искренне любит.
Он поднял голову. Странно, но С.Т. почувствовал себя лучше, вспомнив об Элизабет — о той грязной маленькой предательнице, какой она оказалась. То, что его поймала и связала кучка святош и баб, вызывало стыд, но этому чувству было далеко до полной опустошенности.