— Вы должны верить, — сказала она. — Вы должны знать, что я не причиню вам зла. Имейте веру.
— Не делай этого. — Глаза его слезились. — Он безумец. Он всех вас сделал безумными.
Она покачала головой и улыбнулась, как будто он был маленьким испуганным ребенком. Позади нее Чилтон начал молитвы. Она подняла сосуд. С.Т. пытался высвободиться от крепкой хватки, которой пригибали его голову.
— Не двигайтесь, — сказала она. — Молитесь с нами.
— Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста. — Ов сопротивлялся с такой силой, что все его мускулы дрожали от напряжения. — Ты не можешь этого сделать. — Сосуд поднялся и наклонился в ее уверенных руках. Он крепко зажмурил глаза. — Ты не можешь, не можешь, не можешь.
Он плакал, не в силах это перенести. О, Господи, быть глухим, так что дверь захлопнется окончательно, остаться беспомощным в безмолвном мире… Обжигающе холодная жидкость ударила в его ухо и залила его, заглушив звуки молитвы Чилтона, размазав голоса.
Тишина стала полной. Они отпустили его. С.Т. с рыданиями пригнул голову к коленям.
17
Она показалась Ли такой же, какой была всегда, эта огромная пустынная местность. Заброшенной. Серое небо и безрадостные пустоши, с хребтом римской стены, торчащим на вершине длинных скалистых цепей, напоминающим змея. Странная погода катилась по холмам: огромные хлопья снега таяли, прикасаясь к черной земле, гром бормотал где-то поверх облаков.
Ветер трепал гриву гнедого. Ли ехала по грязному проселку. Лошадь нервно подняла голову, озираясь по сторонам, как будто из тенистых лощин могли выскочить тигры. Она то семенила, то делала длинные стремительные шаги, пробираясь по глубокому месиву.
Ли молила Бога, чтобы им не попались такие лужи, которых нельзя было бы объехать. То, что животное так боится воды, мешало ей всю дорогу, и двенадцатидневная поездка удлинилась из-за этого еще на две недели. Сеньер сказал, что мог бы справиться с этим страхом, но не задержался, чтобы осуществить это обещание.
Он оставил ее там, в темноте и мороси конюшенного двора в «Русалке». Он не покинул ее в тот вечер, но больше с ней не говорил, он не ночевал в их комнате, а наутро ее ждало сухое распоряжение. Она должна оставаться здесь, пока он не вернется. За ее комнату и еду заплачено, она может просить о чем угодно, за исключением наличных денег. Он взял вороного и серого негодяя. Он оставил ей гнедого, который отказывался пройти по мосту.
Он оставил ее так без единого гроша. Ждать его, как будто она служанка!
Она все еще кипела от гнева. Но это не задержало ее даже на полчаса.
Однако гнедой сильно замедлил ее движение. Она попыталась продать его в городке, но все были слишком хорошо знакомы с этим животным; поэтому ей пришлось отнести в ломбард жемчуг и свое платье. Оценщик унес их в заднюю комнату, чтобы рассмотреть жемчуг, потом вышел и положил на прилавок десять шиллингов вместо четырех фунтов, о которых говорил С.Т. Когда она яростно запротестовала, оценщик только пожал плечами и вручил ей закладной билет. Он отказался вернуть ей жемчуг, а когда она пригрозила, что обратится к констеблю, он облокотился о прилавок и сказал, что она может делать все, что ей вздумается — а он посмотрит, что из этого выйдет.
Они знали ее, — вот в чем было дело; они все знали, что мистер Мейтланд, знаменитый своей щедростью и умением фехтовать, оставил свою жену на попечении в городке. И городок Рай — пристанище бессовестных контрабандистов — охотно готов был печься о ней, в расчете на награду.
Миля стоит два пенса — она сосчитала, что ей понадобится по крайней мере три фунта, только чтобы заплатить за проезд в дилижансе до Ньюкасла, даже в том случае, если она поедет на империале. Она думала, что сможет продать гнедого, когда отъедет подальше, но это тоже было пока неосуществимым. Оказалось, что просто трудно ВЫЕХАТЬ на этой лошади из городка. Когда она увещаниями, толками и побоями заставила животное проехать семь бродов между Рай и Танбридж Уэллз, она обнаружила, что конские барышники — народ остроглазый, подозрительный, привыкший оценивать каждого, кто приводит к ним лошадь для продажи. Вид «мальчишки» в брюках, сидящего на дамском седле, заставлял их не доверять, насмехаться, и они почти сразу же угадывали недостатки гнедого. Ей пришлось ударить одного барышника в лицо, когда он положил руку ей на ляжку, делая вид, что поправляет ей стремя.
Лучшее предложение ей сделал живодер в Ридинге. Два фунта.
Она посмотрела на гнедого. Он отказался приблизиться к живодеру: пугливо закатывая глаза, он пятился к столбу, у которого она его привязала в нескольких ярдах от живодерни.
Чертова кляча боялась абсолютно всего — они и на двор живодерни его завести не смогут.
Она подошла к лошади, и та начала метаться, испуганно оседая и пятясь, как только она отвязала поводья. Она дрожала, настолько напуганная, что не могла даже вырваться.
— Ну, ну, мальчик… успокойся, — пробормотала она, повторяя все те же слова, которые всегда говорила, когда лошадь начинала нервничать. — Успокойся. Ничего не случилось. С тобой ничего плохого не произойдет.
При этих словах она осознала, что лжет — бесповоротно лжет, окончательно предавая то небольшое доверие, которое питает к ней лошадь.
А животное и правда успокоилось при звуке ее голоса — перестало пятиться и дрожать. Лошадь застыла рядом с нею, вытянув шею, сжав губы, повинуясь ее приказанию остановиться. Ей трудно было поверить, что эта просьба не влечет за собой никакой опасности, но лошадь все-таки повиновалась!
И Ли неожиданно передумала.
Живодер поднял цену до трех фунтов — этого хватило бы, чтобы заплатить за дорогу на дилижансе, но она подвела лошадь к приступке, чтобы сесть верхом, и в конце концов сумела это сделать, несмотря на боязливое пританцовывание и взбрыкивания. Но у первого же брода она пожалела об этом и потом жалела очень часто.
Но все-таки они сумели добраться до Нортумберленда. Каковы бы ни были выходки гнедого, но он был бесконечно вынослив, и ему хватало энергии, чтобы бросаться в сторону и рваться, даже если они приезжали к броду в конце дневного переезда миль в тридцать — под дождем и по грязи. Времени ушло много, но они все же добрались.
Гнедой внезапно остановился, уставившись в мрачную вечернюю даль, где облака плыли над пустошами к северу. Ли приготовилась к тому, что лошадь сейчас шарахнется в сторону — по своему обыкновению, но та вместо этого подняла морду и резко заржала.
Издалека принесся ответ. Ли вгляделась в силуэт римской стены, смаргивая с ресниц тяжелые хлопья снега. Через обрушившуюся кладку пробиралась бледная лошадь. С опущенной головой она осторожно ступала между камнями. Гнедой снова заржал, и та другая лошадь остановилась и ответила. Потом она скакнула вперед и понеслась вниз по склону прямо к ним.
Ли спешилась. Она отпустила уздечку взволнованного гнедого. Она уже долго имела дело с этим животным, чтобы знать, как неизвестная лошадь может так взволновать гнедого, — тогда ни верхом, ни находясь рядом, — она с ним не справится. Гнедой повернулся и галопом помчался навстречу приближающейся лошади.
Они встретились на середине склона, выгнув шеи, навострив уши.
Ли продолжала стоять в грязи, чувствуя, как у нее внезапно стало больно в груди. Она узнала бело-серого негодяя: без сомнения, это был он. С того места, где она стояла, ей видны были шрамы на его морде.
Значит, Сеньор приехал. Он был здесь. Она ждала, наблюдая, как две лошади фыркают, прижавшись носами. Потом негодяй вдруг взвизгнул и стукнул о землю передним копытом, и они оба помчались.
Лошади топотали по склону, описав дугу, — сначала прочь от нее, потом обратно, потом галопом понеслись к ней, взметая брызги грязи, смешивающиеся со снежинками. Она осталась на месте, когда они пронеслись мимо, но тут серый, похоже, заинтересовался ею, потому что вернулся, высоко поднимая ноги.