— Это был только сон. Ты любишь своих коней, ты любишь Немо, а от меня тебе нужно только твое отражение. Тебя и твоей проклятой маски! — она уже плакала, не скрывая слез, закидывая голову и зажмурив глаза. — Не пытайся выдать это за любовь, потому что я знаю, что такое любовь, — она терзает, терзает, терзает.
— Пусть так, — тихо произнес он. — Это тоже терзает.
Она почувствовала, как он приблизился. Постель рядом с ней прогнулась под его телом. Он коснулся ее лица, и она отодвинулась от него.
— Не надо, — проговорила она. — Сегодня ты получил от меня то, что хотел.
— Это не все, что я хотел.
— Разве? — горько сказала она. — Этого недостаточно? Ты хочешь поглотить всю меня целиком, дюйм за дюймом — мое тело и мою душу, — открыв глаза, она уставилась на него. — А вскоре тебе и этого не будет хватать.
Он опустил взгляд, лицо его было мрачным, озабоченным.
— Ты сказала, мы будем вместе. Ты и я. И я никогда не забуду того, что тогда испытал. Я так этого хотел, — он посмотрел на нее из-под ресниц и тихо произнес: — Думаю, что знаю, что такое любовь, Ли.
— Уходи! — она обнимала подушку. — Уходи, уходи.
— Это ведь ты пришла ко мне, — мягко возразил он.
— Я… ненавижу… тебя.
Он наклонился и прижался лбом к ее плечу.
— Ты не можешь, — прошептал он. — Не можешь ненавидеть меня.
Какое-то время она сидела неподвижно, губы ее дрожали; она замерзла, ощущая тепло только там, где он касался ее.
— Сколькими любовными связями ты можешь похвастаться? Пятнадцатью? Двадцатью? Сотней?
Он не глядел на нее.
— Это не имеет значения.
— Сколькими?
— Не важно. Но я никогда не отдавал своего сердца так, как теперь.
— А я отдавала, — сказала она. — Его звали Роберт. Скольких можешь назвать ты?
Он резко выдохнул воздух и отстранился.
— Зачем?
— Почему бы и нет? Назови мне последних пять
— Для чего тебе это?
Она подняла подбородок и надменно посмотрела на него.
— Бедные дамы, ты что, не можешь их вспомнить?
— Последнюю звали Элизабет. Она оказалась стервой, донесла на меня.
— Одна, — она наблюдала за ним. — Кто была ее предшественница?
Он нахмурился, заерзал, отодвигаясь все дальше.
— Не понимаю тебя. Не глупи.
— Забыл?
— Не забыл, если на то пошло. Элизабет Берерорд, Каро Тейлор, леди Оливия Халл и Анни… Анни, да… Она была из Монтегю, она выходила дважды замуж, так что, прости, я не вспомню ее последнюю фамилию, и леди Либби Селвин.
Она подняла брови.
— Ты вращался среди высокородных особ?
Он пожал плечами.
— Я вращался, где мне хотелось.
— И всех их ты любил?
— А, вот в чем дело. Нет, ни одну из них я не любил. Это совсем не то же самое. На этот раз… — он заморгал с ошеломленным видом и отвел от нее глаза. — На этот раз все иначе.
— Конечно. Собираешься ли ты завести детей? Построить дом на холме? Бросить свое занятие и начать жизнь честного деревенского сквайра?
Он мрачно уставился в темноту.
— Моя голова оценена. Ты же знаешь.
Она отбросила одеяло.
— Тебе везет.
Он резко поднял голову.
— Мне это везеньем не кажется.
— Разве? — Ли ощупью искала свою рубашку и, найдя, стала натягивать через голову.
— Подожди, — он потянулся к ней. — Ли! Не уходи.
— Я не собираюсь оставаться, — она повернулась к двери.
— Ты не такая, как все, — воскликнул он. — Я люблю тебя! Я люблю тебя! Ты… Боже мой, Ли, ты как солнце, ты сияешь так ярко, что мне становится больно. Остальные… все остальные — это свечки.
Приложив руку к сердцу, она пробормотала:
— Прекрасно сказано, галантно и с чувством. Я давно говорила, что тебе надо стать трубадуром.
— Проклятье! — он прыжком выскочил на середину комнаты. — Почему ты не хочешь поверить, что я люблю тебя?!
Она фыркнула.
— Разумеется.
Он схватился за стойку кровати.
— Ли, послушай меня, — голос его звучал искренно. — Я никогда такого не чувствовал.
Она разразилась смехом.
— Это правда, — закричал он. — Никогда у меня не было такого чувства. Никогда! Я люблю тебя! Ради Бога, скажи, как я могу доказать это тебе?
Держа руку на двери, она смотрела на засов.
— Объясни мне, как это сделать? — повторил он.
Задрожав, она поправила у себя на плече рубашку.
— Оставь Чилтона в покое, — медленно произнесла она.
— Что?
— Не появляйся в Филчестере, — она повернулась к нему. — Забудь о Чилтоне. Не трогай его.
— Забыть Чилтона? — эхом повторил он. Руки его напряглись. — Что ты имеешь в виду?
— По-моему, это совершенно ясно.
Он недоуменно потряс головой.
— Нет. Совсем не ясно, — он снова потряс головой. — Нет. Этим я докажу свою любовь? Не помогая тебе?
— Мне уже все равно, — спокойно произнесла она. — Это ведь не вернет назад моих близких. Ничего не изменит. Я догадывалась об этом… — она задержала дыхание. — Но в последнее время это стало мне совершенно ясно.
— И поэтому я должен оставить все как есть?
— Да.
Он замолчал надолго. Она оперлась спиной о дверь, охватив себя руками.
— Я не могу, — наконец, проговорил он. Она опустила голову.
— Не могу, — сказал он громче. — И вообще, это какая-то бессмыслица. Я тебя не понимаю. Она закрыла глаза.
— Знаешь ли ты чувство страха, Сеньор? Разве ни одна из твоих леди не умирала от страха, когда ты надевал эту проклятую маску и уезжал на поиски удачи?
— Ни одна, по крайней мере, не говорила этого. Они верили в мою непобедимость. Сомневаешься? Но скажи, каким образом мое исчезновение из твоей жизни докажет мою к тебе любовь?
— Может быть, то докажет, что ты прислушался ко мне, — страстно воскликнула она. — Но это как раз не входит в твои измерения. Не так ли?
Она отодвинула засов.
— Я думаю о тебе, я принял близко к сердцу все твое горе! Ты не заставишь меня забыть это. Но ты почему-то вознамерилась растоптать мою душу. Хочешь, наверное, превратить меня в ничто?
— А если бы хотела? — презрительно ответила она. — Ты уйдешь и спрячешься под своей маской. Ты ведь непобедим, неуловим, и тебе никто не нужен.
— Ли, — он был на грани отчаяния. — Что, если ты ошибаешься, Ли?
Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. С.Т. опустил голову и сжал ладонями лоб. Будь она проклята, откуда она знает, что он чувствует?! Она была так уверена, так непреклонная, так презирала его! Она извратила все его намерения и заставила его усомниться в себе самом.
А тогда все было иначе. Он так любил ее за отвагу! Любил, да леденящий дождь стекал с ее шляпы и мокрые волосы облепляли лицо, — а она не жаловалась ни словом, ни вздохом; любил ее, в мужских штанах, любил, когда она сердилась на Немо и когда промывала глаза слепой кобыле; любил ее, потому что она никогда не плакала, и любил до самой ободранной сердцевины своей души, — когда она наконец заплакала. Он хотел обнимать ее, защищать, и еще он жаждал ее уважения, — больше, чем любой награды в своей жизни.
Он должен был объяснить ей все это. Но не сумел. Да и как выговорить все это? Сказать это женщине? Не тогда же, когда она насмешничала, издевалась над ним. Не тогда, когда она в нем сомневалась. Ему было бесконечно стыдно, что она так плохо ценит его удаль, так жалко боится за него. Все эти рассуждения о Чилтоне стали теперь понятны, наполнились обидным для него смыслом.
Но ведь она пришла этой ночью к нему! Почему? Господи, почему она позволила любить себя? А потом показала, как презирала его. Неудачник, бродяга, никчемный простак, которому не под силу опасные схватки, — и про обидчика Ли ему надо забыть навсегда.
Его охватил ужас — неужели и на этот раз его чувство грубо раздавят, и надежда на счастье оставит его, ускользнув в прошлое? При мысли об этом, он заметался, бросился ничком на постель и сжал в руках подушку, будто хотел ее задушить.
«Я люблю тебя, — яростно думал он. — Я докажу тебе, что сейчас все иначе». Сев на постели, он швырнул подушку в угол кровати. «Все иначе, — он заскрипел зубами и снова набросился на подушку. — Я люблю тебя… я докажу тебе… я люблю тебя… Я докажу тебе…»