Он слышал ее голос, он был в этом уверен. Он слышал его за шумом пожара, совершенно точно, но не мог понять, откуда она кричит.
Все звуки он слышал слева, со стороны здорового уха. Из салона двери открывались во все стороны, а он стоял посередине горящей комнаты и не знал, куда идти.
Схватив каминный коврик он стал бить им по языкам пламени, поднимавшимся по занавескам рядом с дверью с левой стороны. Жара и дым охватили его, он отшатнулся, из глаз лились слезы, и он накинул на голову коврик, чтобы проскочить через комнату. На другой стороне тоже был ад: пылающие занавеси отбрасывали кроваво-алый свет на алые обои.
Еще дым. Еще двери. Он снова закричал. И снова застыл, обливаясь потом, поворачивая голову из стороны в сторону в надежде услышать за треском и шумом пламени ее голос. Дым был всюду. Он висел низким мутным облаком с проблесками оранжевого и желтого, горький вкус сажи стоял в горле. Для того чтобы вздохнуть, ему пришлось согнуться. Внезапно дымовая волна, окаймлявшая подоконник, взорвалась морем пламени. Он отскочил назад, загораживая лицо от обжигающего жара.
Дохромав до ближайшей двери, он нашел за ней холл и утреннюю комнату, нетронутые огнем и лишь освещенные отблесками пламени из соседних помещений. Ее голос слабо звучал в дыму, высокий, приглушенный. Он закричал, позвал ее, и ее голос донесся громче. В нем была паника, которая заставила его опрометью кинуться в темноту дымного холла.
Он наткнулся на что-то, ударился раненым бедром и согнулся от боли. Какое-то время он вообще не мог двигаться и только прижимал ладонь к ране, кашляя и задыхаясь. Когда он затем поднял руку к глазам, чтобы протереть их, то почувствовал запах свежей крови и ощутил на коже ее обильную влажность.
— Черт бы все подрал, — хрипло пробормотал он и оттянул галстук ото рта, — Ли! — кричал он, задрав голову к потолку, — Бога ради, где ты?
Ответа не было слышно. Слабо чертыхаясь, он снова перевязал галстук поверх лица, повернулся и направился опять туда, где полыхал огонь.
Дым становился гуще по мере его приближения к двери. Он набрал в грудь побольше воздуха, морщась от жара, кашляя нагнулся, пропуская волны дыма и тепла над собой.
В голове его стучало от дыма, раненая нога дрожала и подламывалась. Он оперся руками о колени, дышать было больно.
С бессмысленным рыданием он заставил себя выпрямиться поправил накинутый коврик и снова нырнул в красную гостиную. Он добрался до других дверей, стал в них и прокричал ее имя в огненную коробку горящих драпировок соседней комнаты.
Никакого ответа.
Он снова закричал, галстук приглушал его голос. Но ответом были только рев и треск пламени. На каждом шагу нога его спотыкалась и его качало. Так он дошел до последних дверей. Снова зеленый салон, окаймленный пламенем снаружи.
Он звал ее, но пламя ревело громче, он не мог бы расслышать ее даже, если бы она ответила.
Горящая золоченая пальметта с грохотом упала на пол на середине комнаты. С.Т. заставил себя идти вперед. Он полуковылял, полуполз, слезы текли по его лицу от дыма и отчаяния. Каждая комната была кошмаром, освещенным горящими драпировками и занавесями, сверкавшими сквозь слепящий дым.
Он не знал, сколько еще продержится, сколько выдержит его нога. Голос уже не звучал, а хрипел, но он продолжал звать ее, ободранным горлом, пока у него совсем не осталось голоса, а дыхания хватало только на то, чтобы идти сквозь дым и зарево от двери к двери.
Больше всего он боялся, что потеряет сознание.
Дым и слезы слепили его, превращали и свет и тени в какую-то единую мутную тьму. Открыв последнюю дверь, он не смог закрыть ее: он повис на ручке, колени его подогнулись и он упал ничком.
— Сеньор! Ты здесь?
Он услышал ее голос, близкий и ясный. Его глаза отказывались открываться в этом дымном аду. Она снова позвала и закашлялась. Когда в голове у него немного прояснилось, он понял, что огонь остался за ним и, что он вдыхает обычный воздух и оживает от льющегося мимо его лица потока прохлады.
Он заставил себя открыть глаза и увидел впереди холодную темноту, он ввалился туда и захлопнул за собой дверь, отрезая путь огню.
— Ли, — он едва мог издавать звук. В сумраке перед ним поднимались вверх колонны.
— Я здесь наверху, — она выдавливала из себя слова. Он неуклюже поднялся, нога задрожала от боли.
— Где? — прохрипел он, срывая с лица галстук.
— Наверху, — слово прокатилось эхом и завершилось приступом кашля, — на галерее. Ты в домашней часовне.
Думать он не мог. И дышать-то было трудно, просто втягивать воздух в обожженное горло и легкие.