— Я не забуду, — сказала она.
Он коснулся ее, его рука легла на изгиб ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.
— И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.
Она прикусила губу и повернулась к нему.
— Этого мало. Такое жалкое обещаньице.
Он опустил руку.
— А чего тебе хочется? — горько сказал он. — Сеньора де Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?
— Себя.
— Меня! — закричал он, и эхо прозвучало во дворе. — Что такое я? — он отпустил колонну, затем прислонился к мрамору спиною, раскинув ладони и приложив щеку к камню. — Я сам себя изобрел. Я сделал маску, я изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя. — Ли стояла молча.
— Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? — он рассмеялся, глухой звук в пустом дворе. — Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.
— Я не понимаю, — мучительно спросила она.
— Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это, Солнышко, все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял, — он прижался лбом к колонне. — Будь ты проклята, Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком, слишком поздно.
Она стояла, сложив руки. Ее трясло.
— Слишком поздно? Для чего?
— Посмотри на меня, — он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. — Дьяволы ада — посмотрите на меня! — орал он в небо. — Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…
— Нет, не могла, — закричала она. — И никогда не смогу.
Он нахмурился.
— Я уйду в море. Однажды это сработало. — Он недовольно фыркнул. — Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?
С хриплым злым смешком он ударил плечом о колонну и снова встал, прислонившись к ней.
— Это не имеет значения, — сказала она напряженно, — все это не имеет значения.
— Для меня имеет, — непреклонно ответил он. Ли почувствовала, как на нее наплывает чувство бессилия, она беспомощно тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.
— И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?
Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.
— Разве это гордость? — голос его изменился. Она едва могла его расслышать, таким мягким он стал. — Я хотел дать тебе лучшего себя, — Он все еще не смотрел на нее. — Мне кажется, это любовь.
В ночном воздухе плыл менуэт, звуки клавикордов переливались нежным водопадом мелодии.
— Монсеньор, — прошептала она. — Ты не знаешь, что в тебе лучшее.
Он поднял руку и потер ухо, блонды покачивались бледным фонтаном вокруг его запястья.
— Да, они поразительно неуловимы, мои добродетели, — сказал он горестно. — Не могу их никак удержать.
Ли разгладила юбку и сделала шаг в его сторону.
— Храбрость — это добродетель, разве нет?
Он повернул к ней голову. Лицо его было в тени, а рука и рукав золотистого бархатного камзола освещены.
— Одна из самых болезненных, — ответил он.
— Странно, — сказала она, — почему мне так часто хотелось, чтобы у тебя ее было поменьше?
— Не знаю, — казалось, он был в замешательстве. — Но думаю, что у меня ее не так много, как ты себе представляешь.
Она рассмеялась беспомощным смехом.
— Наверное, все-таки гораздо больше, чем мне кажется. Помоги, Боже, тому, кто ждет тебя и волнуется.
Он пошевелился, его придворная шпага с металлическим звуком царапнула по мраморной колонне. Смолкли последние аккорды музыки — менуэт закончился. Прислушиваясь к отдаленному говору гостей, она сжала в кулаке сложенный веер, сминая пушистые перья на его краю.
— Ты вообще-то любишь меня или нет? — внезапно спросила она.
Он придвинулся к ней поближе, так близко, что она почувствовала тепло его тела. — Солнышко… Я люблю тебя. Я лелею тебя в сердце. Но не могу отдаться этой любви.
Она склонила голову, играя веером.
— Удивляюсь тебе. Сеньор… Если для тебя такое значение имеют в любви добродетели любимой, то как же я смогла пробудить в тебе столь нежное чувство? — она посмотрела в парк и куснула губу. — Ты же видел только самые неприятные мои черты. Это уж точно.
— Ты красивая.
Она оглянулась через плечо.
— Значит, ты любил меня за это? За мою внешность?
— Нет.
— А за что тогда? Какие добродетели ты во мне видишь? Что лучшее в себе я тебе давала?