Люк отремонтировал построенную отцом хижину: заново покрыл крышу и заменил сгнившие доски пола. В углу мы нашли свернутый спальный мешок, а посередине — небольшой стол и стул. На столе стояла полупустая бутылка «Дикой индюшки». Рядом с чистой тарелкой лежал экземпляр «Дочери ловца креветок» с дарственной надписью Саванны.
— Люк всегда отличался хорошим литературным вкусом, — заметила сестра.
— А меня удивляет, что здесь нет сборника цитат председателя Мао.
— Зачем они ему? Бумажным призывам Люк предпочитает настоящую борьбу.
Мы быстро разгрузили свою лодку и втащили ее в палатку. Болото переливалось золотом рассвета. Вода все прибывала. Она уничтожила борозду, прочерченную килем лодки в рыхлой земле. Мы разместили свои спальные мешки рядом с мешком Люка. Я зажег горелку походной газовой плиты и сварил кофе. К этому времени солнце полностью взошло.
— Судя по всему, Люк не появлялся здесь уже несколько дней, — сказал я.
— Тогда где же его искать?
— Не знаю. Вроде больше негде. Коллетон — неподходящее место для партизанской войны. Можно легко угодить в западню на каком-нибудь острове.
— Но ведь до сих пор Люк оставался неуловимым.
— Ковингтон — этот парень из ФБР — говорил мне, что на прошлой неделе Люка чуть не схватили. Они его окружили невдалеке от места, где стоял город. Сотня человек, в том числе шестеро ищеек, пытались выкурить его из леса.
— И как Люк сумел уйти?
— Толком никто не знает. Он затаился и ждал захода солнца. Ковингтон считает, что те ребята не проявили должной прыти. Скорее всего, Люк дополз до болота, оттуда выбрался на реку и нырнул в прилив. На реке стояли патрульные катера, но брату удалось проскользнуть.
— Так им и надо. Мне всегда нравились фильмы, где хорошие парни убегают от преследователей.
— Тут еще следует разобраться, кого считать хорошим парнем. Когда Люк почувствовал, что кольцо сжимается, он рванул заряд динамита. Собаки испугались, да и людям стало не по себе.
— Кому-нибудь досталось?
— Тополю. Дерево разнесло в щепки. Каким-то чудом никто не пострадал.
Я подал Саванне чашку кофе.
— Том, а что ты скажешь Люку, когда он здесь появится? Ведь он верит в то, что делает. Считает это справедливым и нравственным. Чуть ли не своей миссией. Какими словами ты будешь убеждать Люка?
— Постараюсь во всех подробностях расписать ему, как скверно всем нам будет на его похоронах. Напомню о женщине, которая могла бы выйти за него замуж, а так останется одинокой. О детях, которые могли бы у них родиться. Добавлю, что один человек не может всю жизнь воевать с государством. Поинтересуюсь, чего он достигнет, если его убьют, а строительство все равно продолжится.
— У Люка не было даже временной подруги, — возразила Саванна. — Сомневаюсь, что все эти сладкозвучные речи о жене, потрескивающем камине, шлепанцах и паре светловолосых малышей способны выманить его из лесу. Для некоторых из нас жизнь американского среднего класса равнозначна смертному приговору.
— Ты считаешь мою жизнь смертным приговором?
— Для меня, Том, это так. И для Люка, возможно, тоже. Прости, я не хотела задевать твои чувства…
— Слава богу, сестрица. Даже не могу представить, сколько твердости тебе понадобилось бы, чтобы по-настоящему меня задеть. Мы, американский средний класс, обреченный на смертный приговор… мы весьма блеклые люди с атрофированными эмоциями. Нас не так-то легко выбить из колеи.
— Ты уже начинаешь заводиться, — засмеялась Саванна.
— Я оставляю за собой право заводиться, когда меня называют живым мертвецом.
— Не моя вина, что ты несчастлив.
— Мне тяжело выдерживать твою снисходительность, — признался я. — Меня просто бесит, с каким оттенком превосходства ты рассуждаешь о жизненном выборе каждого из нас. Это типично нью-йоркская болезнь. Думаю, ею страдаешь не только ты, но и все прочие эмигранты из провинциальных городишек, кто с юности рвался на Манхэттен.
— Если честно, все самые яркие, самые лучшие южане из тех, кого я знаю, рано или поздно перебрались в Нью-Йорк. Юг требует от тебя, чтобы ты отказался от своей сути.