На шестой день нашего пребывания на острове мы решили искупаться и вымыться в полуночном приливе. Щедро намылившись, мы прыгнули в воду и поплыли; волны били нам в лицо и заливали волосы. Мы плескались под луной и вслух гадали, сколько еще ожидать появления Люка, прежде чем возвращаться в Чарлстон и пополнять запасы продовольствия. Вбежав в хижину, мы досуха вытерлись и выпили по порции коньяка. Оставалось побрызгать инсектицидом, иначе комары не дадут спать. Эти твари серьезно портили нам пребывание на острове. За неделю они выпили у нас столько крови, что ее хватило бы на нужды небольшой станции переливания. Саванна сожалела, что эти насекомые по вкусу значительно уступают креветкам и их нельзя ловить сетью. С запада подул прохладный ветер, под его порывы мы и уснули.
Меня разбудило дуло винтовки, упершееся мне в горло. Я выполз из мешка, встал и тут же зажмурился от узкого луча света.
Затем я услышал смех Люка.
— Че Гевара, я полагаю?[214] — спросил я.
— Люк! — завопила проснувшаяся Саванна.
Они обнялись и радостно закружились по тесному пространству хижины, опрокинув стул.
— Я так рад, что не убил вас, — сообщил Люк. — Ну и сюрприз.
— А уж как мы рады, что ты нас не убил, — подхватила Саванна.
— Убить нас? Да как такое могло прийти тебе в голову? — удивился я.
— Мне в голову пришло другое. «Ну вот, — думаю, — и нашли мою базу. Время на больших часах подошло к концу». Я и представить не мог, что вы вспомните про это место.
— Мы приплыли уговорить тебя вернуться вместе с нами, — протараторила Саванна.
— Этого не удастся даже тебе, моя щебетунья, — заявил Люк.
Мы вышли из хижины. Люк затащил в палатку каяк, на котором приплыл. Саванна прихватила бутылку «Дикой индюшки» и налила брату целый стакан. Мы уселись втроем на крыльце, вдыхая соленый ветер. Минут десять все молчали. Каждый из нас подбирал слова, в которых соединились бы любовь и убедительные доводы. До появления Люка мне казалось, что я знаю, какую речь произнесу при встрече. Сейчас она вдруг рассыпалась. Вместо добрых и убедительных выражений мелькали угрозы, обиды, настоятельные требования. Затянувшаяся тишина становилась гнетущей и даже опасной.
— А ты хорошо выглядишь, Люк, — подала голос Саванна. — Революция пошла тебе на пользу.
— Не такой уж я и революционер, — засмеялся Люк. — Ты говоришь со всей армией. За столько времени — ни одного добровольца.
— Что ты пытаешься доказать? — поинтересовался я.
— Даже не знаю. — Брат задумался. — Наверное, то, что на земле остался как минимум один человек, который не ведет себя как покорная овечка. Во всяком случае, с этого начиналось. Я был невероятно зол и на мать, и на город, и на правительство. Я заварил эту кашу и не понимал, как из нее выбраться. До подрыва мостов что-то еще можно было сделать. А когда я угробил поезд и тех четырех парней… то перешел черту. Теперь я в основном скрываюсь от тех, кто меня ловит.
— И все-таки, ты не думал прекратить свою войну? — осведомилась Саванна.
— Нет. Правительство должно знать, что его проект встретил сопротивление. Я не жалею ни о чем, кроме тех четырех смертей. Увы, мне не удалось действовать аккуратнее.
— Люк, тебя ищут по всем островам, — напомнил я брату.
— Видел я их.
— Это тебе не охранники со стройки и даже не национальные гвардейцы. Сюда послали двух бывших «зеленых беретов». Парни очень умелые и не привыкшие церемониться.
— Они не ориентируются на местности, — возразил Люк. — Им же хуже. Я даже думал выследить их и застрелить, но потом решил не ссориться с ними.
214
Пародия на знаменитый вопрос американского журналиста Генри Стэнли: «Доктор Ливингстон, я полагаю?» — который он задал доктору Ливингстону, найдя его в 1871 г. в джунглях Африки.