— Антоний, — я гашу огонь и затягиваюсь гашишем, окидывая его взглядом от кончиков пальцев ног до макушки светлой головы. Он выглядит в полной мере командиром, черно-золотой цвет его униформы поражает, а лев в центре его груди демонстрирует герб Глории Терры. — Антоний, — повторяю я, — неужели ты думаешь, что я настолько глуп, чтобы спутать плотника с членом королевской армии?
Его губы опускаются.
— Нет, я просто…
— Ты будешь обращаться ко мне правильно. Ваше Высочество. Господин, — я делаю паузу. — Или милорд, если тебе так больше нравится.
Его тело замирает, несомненно, почувствовав злобу, которая прозвучала в моем тоне.
— М-милорд? — спрашивает он.
— Ты не думаешь, что это уместно? — я качаю головой, выдыхая струйку дыма, пока иду к нему. — Я знаю, что обычно это слово используют для дворян низшего класса, но в данном случае его смысл больше подходит для титула «спаситель».
Я подхожу вплотную, заставляя его отступить назад, его рука летит к бедру. Он достает свое оружие, но его движения неуклюжи и резки, и прежде чем он успевает навести пистолет, я обхватываю пальцами его запястье, выкручивая руку в направлении, не предназначенном для кости. Он кричит, пистолет с лязгом падает на бетонный пол, а я продолжаю давить, пока сопротивление не ослабевает и пальцы не становятся вялыми, а рука не болтается, как бесполезный кусок мяса.
— Как я уже говорил, я понял, что большинство людей молятся о том, чтобы найти своего спасителя прямо перед смертью, — продолжаю я, понизив голос до рокота. — Я готов стать им для тебя.
Освещение в подземельях тусклое, но свет маленьких ламп, стоящих снаружи камеры, проникает через окошко двери с железной решеткой, и тускло блестит на слезах, текущих по его лицу.
— П-пожалуйста, Ваше В-высочество, — заикается он.
— А-а-а, — говорю я.
Снова надавливаю на его запястье, и он стонет от явной боли.
— Склонись передо мной, Антоний, командующий царской армией.
Он падает, как мешок с картошкой, его плечи поднимаются и опускаются вместе с его хныканьем.
Я наблюдаю за ним, как он трусит у моих ног, подношу гашиш ко рту и снова вдыхаю, наслаждаясь тем, как гудит моя голова. Моя нога отпихивает его оружие подальше, и я обхожу его дрожащую фигуру.
— Довольно слаб для командира, не так ли? — спрашиваю я. — Знаешь, если ты расскажешь мне, что ты видел в коридоре, я освобожу тебя.
— Ничего, — выдавливает он сквозь стиснутые зубы. — Я ничего не видел.
Я хихикаю, остановившись у него за спиной.
— Я тебе не верю. Кто-то всегда что-то видит.
— Клянусь, я…
— В глубине нашего леса есть заброшенная хижина, и когда я был мальчишкой, я часто пробирался к ней. Ты знал об этом?
Дыхание стражника становится все более прерывистым, но он молчит.
Я хватаю его за затылок, задирая его вверх, пока его лицо не направлено к потолку, дым от моей сигареты вьется между пальцами и обволакивает его череп.
— Ответь мне.
Его челюсть сжимается.
— Нет…
— Конечно, нет, — огрызаюсь я. — Никто не знает. Никто не заботился о маленьком принце Тристане настолько, что всем было плевать на то, что я делаю со своим временем.
Я швыряю его на землю, так что он вынужден ловить свое тело сломанным запястьем. Он рушится, со стоном поднося поломанные пальцы к груди.
— Наши туннели ведут прямо к ней, не правда ли?
Задрав голову, я жду его ответа, но кроме его хныканья, он ничего не говорит. Раздражение обволакивает мои мышцы, сжимая их. Я понижаю голос.
— Я думал, мы уже обсудили, что я ожидаю ответов на свои вопросы, Антоний.
— Да! Это правда, — его голос трещит, и явный страх, пробивающийся сквозь тон, заставляет меня улыбнуться.
— Дело в том, что я проводил там часы. Обычно брал свой скетчбук и рисовал до тех пор, пока мои пальцы не немели. Это было единственное место, куда я мог пойти, чтобы люди, причинившие мне боль, не последовали за мной.
Я приседаю, мои руки скользят по его плечам, притягивая его вертикально в сидячее положение.
— И все позволили мне исчезнуть, хотя они видели, что происходило. Возможно, им было все равно, — я пожимаю плечами. — А может быть, они думали, что одиночество поможет моему «хрупкому психическому состоянию».
Мое нутро вздрагивает, и я подношу косяк к губам, позволяя дыму просачиваться через края рта, пока я говорю.
— Но некоторых людей невозможно спасти. А тебя возможно спасти, Антоний?