Я опустил руку на плечо Рентона. Он так и сидел: моя рука на левом плече и рука Гомста — на правом. Словно между дьяволом и ангелом из старинных свитков, нашептывающими в уши.
— Мы захватили епископа Мурильо у Джедмайр Хилл, — продолжал я. — Уверен, ты слышал о провале его миссии? Так вот, братья позволили мне забрать епископа себе. В то время я был у них чем-то вроде талисмана.
Нубанец поднялся и начал спускаться с холма. Я позволил ему уйти. Он — не любитель подобных откровений, ему казалось, они его оскверняют. Мне нравился нубанец, хотя я не подавал вида.
— Итак, епископ Мурильо был полон резких слов и суждений. Много чего наговорил об адском огне и осуждении на вечные муки. Мы даже некоторое время обсуждали предназначение души. Потом я вогнал ему в черепушку гвоздь. Прямо сюда. — Я вытянул руку и дотронулся до места на грязной голове Рентона. Тот отдернулся назад, как ужаленный. — Тогда епископ слегка сменил тон общения, — продолжил я свой рассказ. — Он менял его всякий раз, когда в его башке оказывался новый гвоздь. Спустя какое-то время он стал совершенно другим. Мог ли ты предположить, что человека можно изменять таким образом? Первый гвоздь навевает детские воспоминания. Следующий вызывает гнев или плач, может быть, смех. В конце осознаёшь, что мы — всего лишь игрушки, нас легко сломать, но трудно починить.
Слышал, монахини в Сент-Алстис до сих пор заботятся о епископе Мурильо. Сейчас он опять изменился. Говорят, он перенял тамошние привычки и чешет всякие непристойности. А где же душа того гордого и праведного человека, которого умыкнули из папского каравана, — право, не могу ответить.
Затем в моей руке волшебным образом появился гвоздь. Покрытый ржавчиной трехдюймовый гвоздь. Пленник обмочился. Прямо там, на ступенях. Барлоу выругался и врезал ему посильнее. Когда Рентон очухался, сразу рассказал все, что знал. Это заняло около часа. Затем мы выдали его местным для сожжения.
Было забавно наблюдать, как добропорядочные жители Норвуда пляшут вокруг жертвенного костра. Я долго смотрел на языки пламени, взмывающие над головами. В огне есть какое-то откровение, словно нечто начертано изнутри. Кое-кто утверждает, что понимает его. Только не я. Хотя было бы замечательно найти ответы на некоторые вопросы в извивающихся языках пламени. У меня были вопросы. Например, зачем жажда графской крови вывела меня на этот путь? Правда, каким-то образом мне удалось ее приглушить. Как-то смог отрешиться и внушил себе, это всего лишь еще одна жертва во имя будущего могущества.
Я потягивал пивко. Четыре года в пути. Вечно куда-то направляешься, вечно что-то предпринимаешь, но теперь, когда носки башмаков смотрели в сторону дома, создалось впечатление — все это время я был сам не свой. Как потерянный, а может, ведомый.
Попытался вспомнить, когда именно отказался от мести графу и почему. Ответа я так и не нашел, какое-то мимолетное видение руки на дверной ручке и чувство падения куда-то в бесконечность.
— Собираюсь вернуться домой, — произнес я.
Тупая боль за глазами, словно поржавевший гвоздь, глубоко вогнанный в плоть. Допил пиво, не чувствуя вкуса. Во мне проснулась лишь изначальная жажда.11Четыре года тому назад
Я последовал за Лундистом во двор.
— Стой, — он коснулся указкой моей груди, — пора открыть тебе глаза. Даже собственный замок, где все кажется таким знакомым, в действительности таит множество секретов.
Мы некоторое время стояли на ступенях, щурясь на солнце, согреваемые его лучами. Освобождение из полумрака учебного класса не стало неожиданностью. Четыре дня из семи мне приходилось проводить с Лундистом: иногда в классной комнате, обсерватории или библиотеке, но чаще в поисках чего-нибудь занимательного. Был ли то механизм осадных машин, хранящихся в Арнхейм-холле, или секрет встроенного светильника, освещавшего без видимого пламени соляное хранилище. Каждый уголок Высокого Замка мог многому научить, и только Лундист был способен выявить то, что скрыто от взора непосвященного.
— Слушай, — произнес он.
Я знал эту игру. Лундист считал, что наблюдательный человек способен составить обо всем независимое суждение. Сможет найти выход из любого положения, тогда как остальные, столкнувшись с препятствиями, не станут вникать в ситуацию глубже.
— Слышу, как дерево стучит о дерево. Учебные мечи. Оруженосцы развлекаются, — ответил я.
— Не все считают это развлечением. Сосредоточься! Что еще?
— Слышу пение птиц. Жаворонков. — Вот она, серебряная череда звуков, струящаяся с небес, сладкозвучная и невесомая настолько, что сразу не заметил.