Единственной прочной опорой политики Филиппа был кардинал Гранвелла. У Эрсхота и Аремберга не было ни больших возможностей, ни популярности, Берлеймон был ничтожеством, а Виглиус ван Айтта годился только выполнять приказы. А вот Гранвелла был талантливым политиком, дальновидным, осторожным, умевшим быстро замечать преимущества и использовать их и очень опытным. У него были манеры дипломата, выработанное обаяние и даже чувство юмора. Этот кардинал, прошедший обучение в годы правления императора Карла Пятого, был по своей сути человеком эпохи Возрождения: он не был строго добродетельным, был эпикурейцем, и проявлял интерес к искусствам, возмущая ханжей тем, что коллекционировал классические статуи и современные ему картины. Для него церковь была местом для карьеры, а не призванием. Этот странный неподходящий слуга Филиппа Второго защищал религиозную реформу в основном по политическим причинам. Его единственной слабостью было острое чувство своей сословной принадлежности, которое делало его, выходца из низшего дворянства, очень чувствительным к пренебрежению со стороны его часто бывавших открыто высокомерными собратьев-министров. Но хотя он часто морщился от их грубости, вежливость принца Оранского раздражала его еще больше. Грубость он хотя бы понимал, а вежливость Вильгельма казалась просто насмешкой. Это Гранвелла первый назвал Вильгельма хитрым. Неприязнь развила у кардинала в качестве психологической защиты презрение к Вильгельму, а презрение привело к постоянной и губительной недооценке способностей Вильгельма.
Пока Филипп медленно и досконально, как он привык, планировал смещение с должностей знатных нидерландцев, те отвечали на его тайную войну, стараясь объединенными усилиями сместить Гранвеллу. Поражение одного этого человека помогло бы им добиться двух целей: ясно дало бы королю понять, что они твердо решили защищать давно существующий статус своей страны и привилегии своего сословия, и отняло бы у него единственное орудие, которым тот мог эффективно осуществить эту политику.
Слухи о заговоре против кардинала возникли еще до того, как Вильгельм уехал в Германию. За предыдущий год Вильгельм еще больше сблизился с Эгмонтом, и граф, по натуре ленивый и достаточно оптимистичный, более простодушный и менее подозрительный, чем Вильгельм (который по возрасту был моложе его), скоро полностью попал под влияние этого мастера убеждать. Однако у Эгмонта было опасное свойство: он легко поддавался внушению и склонен верить всему, что ему говорили, если казалось, что это говорят искренне и честно. Последнему рассказу, который он услышал, он верил больше, чем предпоследнему, поэтому нужно было постоянно настраивать его против друзей и агентов Гранвеллы.
Обстановка не стала спокойнее за то время, пока Вильгельм женился в Германии. Присутствие повсюду шпионов, обычное для политической жизни в то время, еще сильнее напрягало натянутые нервы. Не было ни одного человека с видным положением в обществе, который не держал бы шпионов в домах своих врагов или соперников. Не было ни одного большого дома в Брюсселе без одного или двух агентов в числе персонала. Таким агентам платили в зависимости от частоты и ценности их информации, и они, естественно, преувеличивали то, что слышали, а если сведений не хватало, достраивали их как хотели на этой скудной основе, давали рациональное объяснение и политическое значение любому правдоподобному слуху. В эпоху, когда правду было трудно добыть, когда службы новостей еще не существовали и сообщения о самых важных событиях передавались, в сущности, только из уст в уста, эти агенты могли создать очень много беспорядка и путаницы. Совершенно точно известно, что в это время Вильгельм получил казавшееся достаточно вероятным сообщение, что Гранвелла обсуждал с королем Испании, желательно или нет избавиться от него, Вильгельма, при необходимости даже путем убийства. Хотя принц Оранский вполне осознавал, что этот слух – пропаганда с целью настроить людей против Гранвеллы, он сам отчасти верил тому, что узнал.
Гранвелла, не меньше Вильгельма осознававший, что этот слух может быть использован против него, решил прекратить такие разговоры единственным возможным способом. Однажды, встретив при дворе принца Оранского, рядом с которым был Эгмонт, кардинал откровенно обсудил весь этот вопрос, заявил, что ни в чем не виновен, что считает принца Оранского своим сердечным другом и возмущен этой клеветой. У Вильгельма не было выбора, и он принял оправдания кардинала, но в глубине души не поверил ему.