Божественные троицы чрезвычайно распространены во всех мифологических системах, отражающих «божественное», «духовное», «абсолютное» et cetera. К примеру, Ану/Бел/Эа в Вавилоне или Ра/фараон/Ка-мутеф в Египте.
Для соответствия модели реальности требуется добавить в эту систему Иное, противника (Sic!), сопротивляющегося всему описанному, троице. Обратите внимание, что в перечисленных троицах всегда наличествует оппозиция между крайними членами, между тем, как в христианской троице все три члена не противопоставляются друг другу, а предпринимают попытку объединения обратно в Единое. Таким образом, из-за омоусии христианская троица архетипически вырождена, что приводит к еще большей «духовности» (в смысле оторванности от реальности) такого мировосприятия, и, что для нас особенно важно, функции противника переходят от архетипически равномерно распределенного по всем парам исключительно на Иное.
Перейдем к рассмотрению архетипа quarternio непосредственно. Он также всегда являлся архетипом целостности, завершенности, устойчивости и т. п.[227] Согласно Пифагору душа ассоциируется с квадратом; также: четыре стихии, четыре стороны света, четыре касты в Индии, четыре сына у Гора, четыре "благородные истины" в буддизме, четыре определяющих параметра психики etc.
Троичность — это устойчивый искусственный порядок; четвертичность — естественный. Через три точки всегда проходит плоскость (устойчивость), но, как ни странно, в природе у животных не три, а как минимум четыре конечности. Для того чтобы стоять на месте, удобны три точки опоры; но для того, чтобы передвигаться, проявлять активность, требуется четвертая опора, которая свободно перемещается вне плоскости, проходящей через статические опоры. Этой аллегорией наглядно иллюстрируется и то, что догматический, неизменный базис препятствует движению (развитию): из плоскости базиса должна свободно выходить любая составляющая, динамически изменяясь в соответствии с окружающей реальностью, но при этом сохраняя целостность системы. В жизни же люди обычно пытаются, нащупав для своего передвижения что-то вне привычной плоскости, перетащить, опираясь на одну «ногу», остальные три, сохраняя неизменность их структуры, а не системы (проще говоря: важной является топология, а не форма). Попробуйте-ка уцепиться одной рукой и подтянуть тело куда-то, сохраняя без изменения относительную расположенность второй руки и ног. То-то же. А поскольку большинство принимает форму за суть, то боязнь изменения формы приводит к тому, что они еще больше укрепляются в троичном «духовном» базисе, накрепко врастают на нем, как на фундаменте, и бесполезная для них четвертая «опора» достаточно быстро атрофируется, после чего человек полностью теряет способность к развитию и навечно остается на одном месте.
Любое целостное суждение всегда обладает четвертичностью:
функция, определяющая, что нечто наличествует;
функция, определяющая, что такое это нечто;
функция, определяющая, подходит ли нам это в каком-либо смысле (оценка);
функция, определяющая причины возникновения нечто и возможные последствия.
Попытки представить троицу как единственное реально существующее несостоятельны именно из-за несоответствия архетипу целостности (четвертичности). Аналогично этому неверно приписывать троице все прекрасное, «доброе», «положительное» и так далее, оставляя все «злое» вне внутреннего восприятия, формализуя лишь как внешний фактор "искушения[228]"). Далее цитируется Юнг, слишком хорошо написано, чтобы перефразировать текст:
…если бы Платон сделал трехстороннюю фигуру[229] символом прекрасного и благого и приписал бы ей всевозможные позитивные качества, то он бы отнял у нее злое и несовершенное. И где бы тогда все это осталось?[230]
Как видно из вышесказанного, весьма логичным является замена Троицы на Четвертицу даже в христианской метафизике, что, кстати, будет соответствовать реальному, а не плоскому (духовному) миру, добавив в состав Princeps huius mundi.
Начиная с «Тимея», четвертое обозначает «реализацию», т. е. переход в, по сути своей, иное состояние — а именно в состояние мирской реальности, которая, как это авторитетно утверждается, подчинена "Князю мира сего"
Собственно говоря, неправомочно утверждать некий "тот мир", который не относится к "миру сему" — где, собственно, провести четкую границу? И что есть "другой мир"? "Только бытие есть, небытие не существует" (c) Парменид. Именно поэтому мы назвали нашу работу Princeps Omnium — Князь (Повелитель) Всего.
Соответственно, можно сколько угодно предаваться мечтаниям, оперируя троичностью, но реализация действительности происходит только при помощи Дьявола,[231] владеющим материальным миром, традиционно противопоставлявшемуся "духовному миру".[232]
Дьявол, вне всякого сомнения, «неприятная» фигура, создающая ненужные осложнения: он никак не укладывается в христианское мироустройство. Вот почему так охотно преуменьшают его значение, прибегая к эвфемистическому умалению его фигуры или же последовательно игнорируют его существование; еще охотнее его относят на счет человеческой виновности, причем случается такое с людьми, которые стали бы яростно протестовать, если бы греховный человек захотел равным образом отнести на свой счет и происхождение всего благого. Однако достаточно одного взгляда на Священное писание, чтобы понять всю важность роли, отведенной Дьяволу в божественной драме Спасения. Если бы власть злого духа была столь слаба, как это хотелось бы кое-кому представить, то мир не нуждался бы в том, чтобы пришло само Божество, — или во власти человека было бы изменить мир к лучшему, чего, однако, так и не произошло вплоть до наших дней. […]
Дьявол автономен, он не может быть подчинен власти Бога, ибо в этом случае не сумел бы выступать противником Христа, но был бы всего лишь какой-то машиной Бога.
Здесь следует заметить, что Юнг рассматривает конкретно христианскую троицу, постулируя, что в ней Дьявол архетипически проявляется одновременно с Христом (касательно Сатаны в Ветхом Завете см. соответствующую главу выше). Однако если оторваться от христианства и посмотреть на ситуацию в целом, то понятно, что в этом случае в ситуацию вкралось qui pro quo: рассматривается не Дьявол как таковой, а только один из его аспектов, а именно Антихрист, сам же Сатана гораздо древнее христианства, как уже показывалось в этой работе. Видимо, Юнг несколько увлекся, и совершенно правильное рассмотрение Дьявола как Иного, противопоставленного всей Троице (богу в целом), потом подменяется противопоставлением Антихриста Христу по традиции, что неверно архетипически.
Важно то, что в данной ситуации абсолютной противоположности невозможно рассмотрение относительности добра и зла, что искажает реальность. Для целостности введение четвертого в систему необходимо. Как писал Юнг:
Ритм здесь трехшаговый, но символ — четверица. […] Пифагорейская четверица была природным, естественным фактом, архетипической формой созерцания, но отнюдь не моральной проблемой, а тем более — божественной драмой. Поэтому ее постиг «закат». Она была чисто природным и потому нерефлектированным созерцанием духа, еще не вырвавшегося из плена природы. Христианство провело борозду между природой и духом, позволив человеку забегать мыслью не только по ту сторону природы, но и против природы […] Вершиной этого взлета из природных глубин является троическое мышление, парящее в платоновском наднебесном пространстве
228
Верующие в большинстве своем страдают манией величия и считают, что Дьявол их лично искушает по любой мелочи, которую они считают «греховной». На самом же деле это рвутся на поверхность сознания их собственные, тщательно подавляемые «греховные» желания. Понятие "искушения Сатаны" в прямом смысле знакомо только сатанистам — это искушение
229
Напоминаем, что, в отличие от троичной "мировой души" у Платона, человеческая душа у Пифагора обозначается квадратом.
230
231
"Я в тайном четверичном слове, хула на всех богов человеческих" — Алистер Кроули, Liber AL III:49