Он так и не узнал, что это я развязывала ленты. Как и леди Беатрис, которая играла одни и те же песни, он верил, что моя врожденная неуклюжесть была причиной боли в его лодыжках в конце каждого урока, а не моя хитрость.
Даже не буду описывать уроки скрипки.
Верховая езда состояла из того, что меня катали по внутреннему двору, пока я боком сидела в седле. Я с тоской смотрела на врата, но не попадала в город и окраину, стражи следили за мной, и мне не хватало сил пробиться. Я застряла в замке, как в скорлупе орех.
Но хуже всего были уроки манеры поведения. Здесь не только учили, как правильно приседать в реверансе, как ходить (я все время спотыкалась, особенно, на лестницах), но и манерам за столом. Завтрак в Монтани состоял из простой булочки с горячим шоколадом или горячим сидром для взрослых. А я рвала булочку, как хищник, шумно отхлебывала напиток и посыпала крошками… Как бы я ни старалась, вылетали отрыжки. Я сдалась и не перечила инстинктам.
Королева была занята делами государства, но требовала, чтобы я ужинала с ней, чтобы почтить мое положение, но она следила за каждым моим жестом и критиковала. Леди Беатрис часто была с нами, хоть мы были выше нее по рангу, но они показывали мне, как нужно вести беседы и есть.
Я ненавидела эти ужины. В чем смысл есть по крохе, изображать, что голода нет, когда он есть и сильный, или играть, что еда радует, хотя она была без вкуса? Хуже того, почему мне не давали наесться? Я вечерами страдала от голода, желудок урчал, и я с тоской смотрела, как слуги уносили едва тронутый ужин Беатрис.
— Королева не думает о своем питании, — заявляла София, слыша, как урчит мой желудок. — Ее внимание всегда на другом. Дорогая леди Беатрис, тарелка вам подходит?
— Да, Ваше величество, — отвечала Беатрис. — И меню восхитительно. Все блюда дополняют друг друга.
Я недовольно смотрела на свою тарелку, свекла смешивалась со странным зеленым соусом, покрывающим маленький кусочек мяса ягненка. Выглядело гадко, было таким и на вкус, но голод заставлял есть все, что дают.
— Именно так, леди Беатрис, и мы хвалим ваш зоркий глаз. Нам всегда нравилось сочетание цветов на тарелке.
Сколько бы я ни видела ее, королева никогда не говорила в единственном числе. О, как мне не нравилось то, что она говорила за все королевство, за меня. Она не знала, что мелькало в моей голове, потому она оставалась на моих плечах. Когда она открывала рот, я невольно напрягалась, ожидая ее наглое заявление.
Мое недовольство росло, пока проходило лето. Королева часто упоминала отца, подчеркивала, что она, как регент, держит трон до его возвращения. Но от него не было ни слова, ни знака, ее заявления звучали все реже, ее тишина заглушала весь двор, и все вели себя так, словно его и не существовало. Трон короля Монтани был в черной ткани, и это показывало, что она не ждет, что к ней присоединится мужчина, или что ее заменят. Хотя я хотела увидеть отца живым, я была бы рада даже слову о трагедии, ведь это было бы новостью. Но новостей не было.
В те ужасные месяцы меня радовала только еда, которую я находила под кроватью. Там бывали булочки в салфетках, фруктовые пироги, шоколад. Я не знала, кто ее оставлял, но кто-то рисковал, чтобы так угостить меня.
Я плакала, пока ела эти угощения. Еда напоминала о счастливом времени, тепло горячего шоколада успокаивало меня так, как не мог успокоить июльский вечер. Наевшись, я прятала корзинку, стараясь убрать все крошки.
Порой угощения появлялись каждый вечер, порой через несколько дней. Но этот секрет давал мне силы терпеть безвкусные ужины с королевой и ее нападки.
Так, в скорлупе, я жила после смерти матери и исчезновения отца. Любая адекватная душа не выжила бы в таком месте. И я подозревала, что ситуация вскоре начнет меняться, что-то должно было улучшиться.
Ситуация изменилась. Стало хуже.
ПЯТЬ
Проблемой стала еда. Поймите, в те первые месяцы, хоть моя ситуация была печальной, я не голодала. Меня кормили три раза в день, мы пили чай с месье Гросбушем после каждого урока танцев, порой там были небольшие угощения.
Но я никогда, кроме тайных угощений, не наедалась, хотя раньше испытывала это постоянно, и я скучала по этому почти так же сильно, как по объятиям матери. В первые часы в Монтани королева София ясно выразила свое мнение насчет моей внешности.
— Мы не нищие на банкете, — сообщила она, разглядывая меня на первом общем ужине. Она часто приказывала слугам подавать мне половину порции, требуя, чтобы я доела не раньше, чем она, а женщина ела с темпом капающей сосульки. — Принцесса, — заявляла она, — должна вести себя изящно, а не обладать аппетитом свиньи.
Но, хоть она ограничивала мою еду, я не худела, и это было понятно, когда платья, подготовленные для того, что я скоро начну в них влезать, рвались по швам, отлетали пуговицы. Королева зорко следила за каждой вилкой, считала, сколько мне нужно еды. И мое смирение разжигало ее подозрения. Она была хитрой, и, будь я мудрее, я бы хоть изображала недовольство. Но я этого не сделала.
И в один из дней меня отозвали с урока танцев. Я была рада уйти от месье Гросбуша, хотя было не по себе от вызова к королеве. Я шла к тронному залу, а потом присела перед ней в реверансе.
— Дорогая Беневоленс, — начала королева сдержанным тоном, который скрывал любые эмоции, — мы тревожимся из-за того, что ты не соответствуешь положению, — варианты этой фразы я слышала от нее каждый день. — Твои детские желания поощрялись другими, но в этих стенах все должно быть под контролем, или народ пострадает.
Я с усилием разжала кулаки, она оскорбляла маму.
— Скажи нам, дорогая Беневоленсе, ты продолжаешь дополнительно питаться?
— Я следую указаниям Вашего величества, — я присела в реверансе снова.
— Мы рады это слышать. Но мы боимся, что ты потакаешь примитивным желаниям, — она вытащила корзинку. — Это тебе знакомо?
Сердце колотилось, я старалась изобразить удивление.
— Не думаю, Ваше величество.
К моему потрясению, королева кивнула.
— Мы займемся этим делом. Тебе нужно вернуться к урокам. Нам говорили, что наметился прогресс.
— Да, Ваше величество, — ответила я и отправилась в бальный зал. Тревога росла к концу урока, когда за слугой в зал прибыла сама София, смутив месье Гросбуша так, что оступился он не только из-за меня.
— Идем с нами, дорогая Беневоленс, — сказала она, когда месье Гросбуш спешно поклонился. Она вышла в коридор и указала налево. — Мы отправимся в твои комнаты.
— Ваше величество, осмелюсь сказать, что мои комнаты в другой стороне.
— Посмотрим, — только и сказала она. София пошла, искусно двигая юбки одной рукой. В северо-западном крыле была ее комната. Куда же мы шли?
У входа в ее комнату двое слуг напряженно поклонились, открывая двери в ее позолоченную комнату у входа. Я не подавила дрожь: она хотела, чтобы мы жили вместе?
В приемной комнате королевы служанка присела в реверансе.
— Все готово для нас? — осведомилась София.
— Да, Ваше величество, — пропищала девушка, не выпрямляясь, показывая смирение.
Приемная потрясала меня. Мягкие кресла и изящные столики были в каждом углу, стены были в гобеленах с золотой вышивкой, которые София привезла в Монтань со своей родины. Говорили, что бабушка Софии плела золотые нити из соломы, хотя это оставалось сказкой, пока королева не спешила подтверждать это.
Комнаты были красивыми, но мне нравились мои комнаты с персиковыми шторами и простой библиотеки. Я знала не все.
Королева прошла к такой двери, которую я не сразу и заметила. Открыв ее, она указала на темное и жуткое пространство.
— Беневоленс, нужно пройти туда.
Я прошла вперед. По сравнению с роскошью комнаты королевы, узкое место было мрачным. Я немела от страха и взгляда Софии, а потом поняла, что прошла не в шкаф, а на узкую лестницу в стене замка, вырезанную из камня.